ГЛАШАТАЙ ЕВАНГЕЛИЯ

СВЯТОЙ АНТОНИО МАРИЯ КЛАРЕТ

Агустин Кабре Руфатт

Перевод: Ольга Симиненко

Главный редактор: о. Антоний Бадура CMF

Технический редактор: Сергей Леонтьев

© Издательский Центр «CLARETIANUM», 2006

                           Россия, Красноярск, 660000, а/я 25290

 

ВСТУПЛЕНИЕ

Согласно намерению автора, это жизнеописание — знакомство с выдающейся личностью. И, как любое жизнеописание, оно несёт между строк гораздо больше, чем повествует напрямую; эта книга направлена на то, чтобы познакомить с её героем, прочувствовать его личностные качества. Для этого автор постарался сделать чтение увлекательным и занимательным.

Это краткое описание автор представил в форме рассказов. Иногда эти истории объединяют в себе хронологически удалённые эпизоды.

Героя повествования невозможно представить без его социального и исторического окружения, с этой целью мы делаем небольшой экскурс в историю. Например, невозможно себе представить, что означало для Кларета служение духовным наставником королевы Испании Изабеллы II, если не описать тогдашнюю ситуацию при королевском дворе.

В этом жизнеописании рассказывается о той чудесной деятельности, которой стало его евангелизаторское служение. Но нас не оставляет стремление раскрыть секрет как этой деятельности, так и личности Кларета, которая на первый взгляд может показаться слишком противоречивой. Мы настоятельно советуем вам прочитать «Автобиографию» Антонио Кларета, святого архиепископа, дабы детально поразмышлять над его жизнью.

На мой взгляд, Агустин Кабре, журналист и священник-кларетин, добился своей цели, и читатели оценят его творчество.

Мы считаем, что Святой Антонио Мария Кларет заслуживает того, чтобы его лучше узнали в Латинской Америке, которой он посвятил лучшие годы своей жизни в качестве миссионера. Будучи пожилым человеком, он мечтал о том, чтобы обрести крылья и пролететь над Америкой. Его стоит вспоминать и за его пророческий взгляд на этот молодой виноградник, ставший духовным заповедником нашего мира, подтачиваемого материализмом.

Святой Кларет — это не только персонаж, заслуживающий любопытства как историческая личность. Этот человек жил Господом он стал нашим братом, другом и заступником. Я напоминаю тебе, дружище читатель, о том, что ты должен постараться прочитать эту книгу, ощущая присутствие Святого Антонио Марии Кларета, дальновидного евангелизатора XIX века, ставшего образцом для евангелизаторов-мирян и евангелизаторов-священносулужителей, которые шли следом за ним в истории Церкви.

Я хочу, чтобы ты, читатель, проникся чистотой его евангелизаторской личности, которую уже раньше полюбили многие люди.

Хосе Мария Виньяс CMF

Генеральный Консультант Конгрегации Кларетинов

I

— Неплохо — сказал Антонио. Его товарищ улыбнулся и почесал начинающие пробиваться усы.

— Вот увидишь, совсем скоро мы разбогатеем, — заявил он. — Ну что, отметим коньяком или мансанильей?

— Нет, спасибо — сказал Антонио. У меня много работы, и мне хотелось бы поскорее закончить её.

— Ты как всегда со своей работой!

Двое юношей стояли возле кафе. Мимо них по одной из главных улиц Барселоны передвигались люди. Было достаточно холодно. Пешеходы ускоряли шаг, спрятавшись под тяжёлыми накидками, многие из них согревали дыхание настоящими гаванскими сигарами, привезёнными непосредственно из последней колонии в Америке.

Зима 1828 года была холодной по всей Испании, почти такой же холодной как трагическая зима 1812 года, когда жители целых деревень были вынуждены бежать в открытое поле в ненастную погоду, спасаясь бегством. А им вдогонку устремились французские войска, сжигавшие все населённые пункты.

И эта зима была очень холодной, однако, более спокойной. По крайней мере, война была позади. Полуостровная Испания вступала в новый период, хотя старая империя развалилась без всякой надежды на спасение.

Народ пугали столкновения враждующих группировок, когда традиционалисты и либералы открыто или исподтишка вступали в противостояние. Бывали случаи, когда орды под руководством главарей сталкивались в рукопашной на улицах или противостояли войскам Его Католического Величества короля Фернанда VII.

Но всё-таки война осталась позади. Хотя американские колонии подняли оружие, и Испания осталась без заморских колоний. История 1828 года показала бесповоротность происходивших событий. Даже к Папе в Рим из Латинской Америки начали прибывать люди, скрывавшие свои посольские позументы под видом «особых посланников». Испанская корона уступала под натиском событий. Единственной колонией оставалась Куба. Из порта Гаваны отправлялись источающие запах корабли, нагруженные табаком, который позже пропитывал ароматом улицы Барселоны, согревая души жителей города.

Некоторые из тех, кто заходил в кафе, выпускали большие кольца густого белого дыма, который наполнял воздух ароматом сельвы в самом центре украшенной цветами улицы Лас Рамблас. А, зайдя в кафе, громким голосом требовали подать чашки с горячим шоколадом.

Многие, входившие в кафе, приветствовали юношей, беседовавших у главного входа, видимо, они были знакомы.

Одним из юношей был Антонио Кларет — человек, которого ожидало блестящее будущее: за пару лет ему удалось сделать определённую карьеру на текстильной фабрике Вигатанс на улице Кармен. Его имя, напечатанное крупными буквами, появилось и на страницах газет. Поводом стала полученная им за художественные успехи премия. Антонио Кларет, уроженец деревни Саллент, прибыл в Барселону, едва ему исполнилось семнадцать. И получил премию сразу по трём номинациям. И, в довершение ко всему, ходили слухи, что известные промышленники прогнозировали ему большое будущее: Кларету предлагали работу в текстильном производстве, где он мог бы применить свои художественные таланты в разработке рисунков для производства тканей — новые направления, новый дизайн, новые мотивы и новые успехи.

Посетителям кафе был знаком и его приятель, однако, совсем по другим причинам. Что же могло объединять в тот вечер двух столь разных людей? Антонио — серьёзный и талантливый. А его друг — мастер праздности и безделья, посетитель игорных домов и танцзалов. Этот хитрюга умел вызывать симпатию. Он был одним из тех, кто умеет заставить прощать любые выходки благодаря своей природной привлекательности.

Пока что народ и не догадывался, о чём в кафе на Лас Рамблас договаривались двое юношей. Однако совсем вскоре появились слухи. Юноши не договаривались о каком-то производственном вопросе. Антонио и его друг решили объединиться, чтобы увеличить свой начальный капитал через игру в лотерею. И разговоры были вызваны тем, что финансовые успехи юношей были шокирующими. Не было и воскресенья, чтобы юноши не получили значительный куш. Очень скоро они владели такой суммой, которая не вмещалась в саквояж, заботливо хранимый Антонио Кларетом в его комнате.

— Как мы распорядимся этими деньгами? — спросил однажды известный нам плут.

— Я думаю, что лучше заставить их работать, — сказал Антонио. — Опасно оставлять их в доме, где большую часть дня нет людей. Ты же знаешь, что я поздно возвращаюсь с работы, и в дом может проникнуть какой-нибудь негодяй.

— Ну и что ты предлагаешь?

— Мы можем отдать их ростовщикам. Они выплатят нам соответствующие дивиденды. Таким образом, будет меньше опасности, что они попадут в руки какого-нибудь проныры.

— И получим навар? — поинтересовался плутишка, глаза которого округлились, став размером с монету.

— В конце концов, — сказал спокойно Антонио — это наши деньги, и мы можем заработать на них. Конечно, процент будет не столь велик, однако достаточный, чтобы считать его прибыльным делом.

— И сколько мы запросим? Я слышал, что в портовом квартале дают пятнадцать процентов прибыли.

— Это много, — сказал Антонио. — Мы заработаем… шесть процентов, не беря на душу греха, обирая людей.

— Но мы можем запросить и больше! — настаивал его приятель, переполняемый алчностью.

— Конечно, мы могли бы! — подтвердил смутившийся Антонио. — Но это было бы нечестно. Не забывай, что это деньги, заработанные случайно. Шести процентов хватит.

Итак, саквояж Антонио стал выполнять иную роль. Вместо денежных банкнот он наполнился денежными расписками, принятыми от коммерсантов, промышленников и деловых людей. Между тем, деньги переходили из рук в руки, пропадая или принося прибыль, принося кому-то уверенность, хлеб или бесчестье, уж такова была их судьба…

Как-то вечером приятели навестили к Антонио, чтобы сообщить, что настал тот час, которого ожидает любой игрок. Большой выигрыш в двадцать четыре весомых и звенящих дуро попал в их руки благодаря удаче.

Многие хлопали его по спине, потому что радость от выигрыша придавала ему важности.

Однако, Антонио увидел входящего в дом приятеля, бледного как мел.

— Проклятие! — кричал тот, размахивая в воздухе кулаками. — Всё пропало!

Антонио взглянул в его лицо, которое было искажено, а подбородок дрожал от напряжения. Приятель не в силах был контролировать себя. В двух словах он объяснил, что потерял выигравший билет. И не помнил ни как, ни где. Он был способен лишь проклинать тот час.

Антонио оценил ситуацию и, как всегда, пытался найти выход. Когда они расставались, его компаньон казался успокоенным. В следующий раз они попытаются быть более осторожными. Судьба не ударяет дважды в одно место. Антонио был уверен, что его будущее не зависит от ударов судьбы, поэтому в тот же вечер он уселся за изучение грамматики французского языка, чем и занимался допоздна.

Вернёмся к его приятелю, который кошачьей походкой с каким-то особым выражением лица вышагивал по направлению к дому Антонио. Зорким взором, не поворачивая головы, он отмечал каждое движение на своём пути. Он прошёл по старому кварталу Барселоны, застроенному высокими зданиями, заворачивая за углы, пересекая вымощенные камнем площади, разглядывая балконы, увешанные геранью. Он уловил момент, когда на улице не было ни души, и проник в жилище Антонио при помощи плоского тяжёлого ключа, который уже некоторое время носил с собой.

Когда он выходил из дома, уже смеркалось, поэтому никто из прохожих не обратил на него внимания. Лишь кто-то видел, как он ускользнул вниз по улице по направлению к портовому кварталу — прямо туда, где располагались игорные дома и лавки старьёвщиков.

Луна была уже высоко в небе, когда Антонио открыл дверь своего дома. Ржавые дверные петли проскрипели, и Антонио подумал, что их пора смазать маслом. На душе у юноши было непросто. Никак не давалась французская грамматика, в которую он по уши погрузился. Потом он пытался сосредоточиться на рисунках для тканей, станках и текстиле. Всё было бесполезно.

Полусонный Антонио зажёг лампу и прошёл в спальню, держа её в руках. В глаза бросился беспорядок. Саквояж, где хранились деньги и расписки, был пуст.

Антонио Кларет закрыл глаза и до боли сжал кулаки. Это была не просто кража. Та тщательность и осмотрительность, с которой были украдены наиболее ценные предметы, явно присмотренные заранее, выдавали предательство. И Антонио пришлось признать это. Он осмотрел свой письменный стол. Пропали все специализированные книги, заказанные из Лондона и Парижа, в которых описывались современные технологии текстильного производства. Из ящика конторки пропали все деньги. Открытые ящики комода говорили о том, что кража была просчитана, и всё было унесено.

На следующее утро дон Игнасио Прат решился поведать Антонио финал этой драматической истории. Дон Игнасио любил Антонио как сына и доверял ему решать многие вопросы на своей текстильной фабрике. И вот он сидел, нахмурив брови, и казалось, что он заглядывает в душу во время разговора. Оказалось, что против напарника Антонио одна из дам высшего общества Барселоны также выдвинула обвинение в том, что тот похитил её драгоценности. Похитителя задержали в тот момент, когда он проигрывал ценности в одном из игорных домов в шумных городских кварталах, пытаясь отыграться.

В последующие дни Антонио не только страдал от горечи предательства, но и от гложущего его чувства стыда. Его даже не столько печалила пропажа лотерейного билета — ему уже была известна истина: его напарник получил выигрыш и проиграл деньги. Пропали и расписки коммерсантов, и ценные профессиональные книги из Лондона и Парижа, дорогая одежда и другие вещи, которые были заложены у ростовщиков в портовом районе неподалёку от Французского вокзала.

Но печальная правда заключалась в том, что Антонио могли сравнивать с его компаньоном-вором, которому суд назначил заключение сроком на два года. Всё это время Антонио не выходил из дома, потому что опасался даже людских взглядов, направленных на него. «Это его сообщник!» — именно так говорил весь город. Антонио укрылся в своём разорённом доме и, проплакав как ребёнок, принялся молиться.

Уже давно он так не разговаривал с Господом. Жизнь поставила его перед Богом беззащитным и униженным. И Антонио сжался как птица, страдающая от непогоды, но укрывшаяся в руках, согревших её.

Антонио всегда был религиозным человеком, потому что вырос в деревенской семье с крепкими католическими традициями. Это была одна из тех семей, что благодарят Бога за хлеб насущный и преодолевают повседневные жизненные трудности. Он вёл жизнь христианина подобно обычному юноше его поколения. Но последнее время его голова была занята многим другим.

Антонио встал на колени, опершись локтями на кровать и обратившись к деревянному изображению Христа. Как он мог зайти так далеко! Молчание приносило ему спокойствие, а спокойствие умиротворяло его душу.

— Господь, твоё милосердие безгранично!.. — повторял Антонио слова молитвы. И ему становилось легче.

Не поднимая глаз, он вернулся в свой родной Саллент, а вскоре уже поднимался по горному склону к часовне Пречистой Девы Фусиманьи. О, сколько раз до этого он поднимался по этому склону! Вместе с сестрой Розой он срывал цветы по дороге и сплетал венки, чтобы украсить образ Марии. Тропинка вилась между скалами и кустарником; с возвышенности можно было увидеть красную башенку, о которой можно было услышать в бабушкиных сказках. И душа Антонио пела от радости.

— Роза, мы будем молиться Деве?

И вскоре их шаги и слова молитвы, посвящённой Деве Марии, нарушили молчание гор. Где-то внизу остался Саллент с его суетой и суматохой.

Какие были времена? Прошли какие-то десять-двенадцать лет, но всё так изменилось. Барселона всё это поглотила. Прекрасная Дева из часовни Фусиманьи? Да, несомненно, он любил её больше жизни, но…

Антонио изменился. Теперь его жизнью стали ткачество, учёба, рисование, его талант, и даже участие в лотерее! Из-за всего этого христианская жизнь Антонио потускнела! Даже воскресная месса стала не такой, как раньше. Теперь его голову переполняли проекты, станки, рисунки, мысли, которые роились в его голове, не покидая ни на минуту. В его голове было больше мыслей о станках, чем о старинных изображениях святых из церкви Святой Марии дель Пино, куда он приходил на мессу.

Теперь ему казалось, что Бог пас его с прутиком в руке. Он простирал руку и шлёпал его каждый раз, когда Антонио сходил с прямого пути. И теперь, после всех потрясений, Антонио мог сказать, что всё-таки не сбился с пути. Благословен Бог! Благословенна Дева Фусиманьи!

Разве не она спасла его, когда он тонул? Антонио содрогнулся. Воспоминания о том дне, когда жара привела его к морю, были ещё столь свежи.

Он шёл тогда по дороге недалеко от Монжуика, ощетинившегося пушками и орудиями. Монжуик служил недремлющим оком для каталонцев: его мощный огонь защищал всё пространство залива. Немного дальше располагалась Барселонета — местечко рыболовов, а дальше — Старое Море, самое подходящее место для купания и отдыха. Именно здесь и прогуливался Антонио, пытаясь найти облегчение от жары. Летний зной просто убивал его. Как всегда он решил прополоскать горло солёной водой, которая плескалась возле скалы Старого Моря, поэтому он не услышал, как на него накатилась огромная волна. И эта зелёная пенная стена стащила его с песка и унесла в море. Антонио пытался бороться и произнёс имя Марии. Сначала он захлебывался, а потом оказался на гребне волны, которая уносила его далеко от пляжа.

— Антон! Антон! — кричали на берегу друзья. А потом бросились бежать, чтобы сообщить о несчастье.

Антонио не умел плавать, поэтому он сжал челюсти, пытаясь сохранить спокойствие. В его голове была лишь мысль о той, кому он столько раз приносил цветы в часовне на горе. Как же он вновь оказался на берегу? Он так и не понял этого. Но фактом было то, что он остался жив и здоров, даже не проглотив ни капли воды. Когда он добрался до дома своих друзей, все смотрели на него как на привидение.

Антонио Кларет улыбнулся. Он смотрел на икону Пречистой Девы, стоявшей на письменном столе, и поднял глаза, как бы приветствуя её. А затем, погруженный в воспоминания, переживания того дня и усталость, он так и уснул, опершись локтями о кровать.

II

В тридцатые годы XIX столетия Испания напоминала бурное море. Лучше сказать, что это была ещё одна волна ужасного шторма, пронесшегося над Европой.

Королевская власть теряла свою мощь и силу; августейшим особам и членам королевских семей приходилось держаться за свои жезлы, однако земля под ними ходила ходуном. Обман, служивший им опорой до этого, рассеивался как дым, и простые люди больше не верили в то, что слово короля — закон.

Мощное политическое движение, выразившееся в беспорядках и актах насилия, сметало королевский абсолютизм, заменяя его более значимым и, зачастую, более демократическим конституционным режимом. Повсюду набирали силу идеи либерализма. На сцене появился и милитаризм, вооружённый штыками и винтовками, выступая то на стороне консервативных традиционалистов, то на стороне либералов.

Во Франции в результате реакции на революционный анархизм, вставала на ноги империя. И звезда Наполеона I прочертила горизонт, осветив его своим иллюзорным светом.

Центральная Европа стояла на коленях. Даже сам Папа обнаружил, что традиционно принадлежавшие ему территории захвачены, и ему не остаётся ничего, кроме как вкушать горький хлеб изгнания.

На Италию, Австрию и центральную Европу были нацелены штыки Наполеона I. Французские войска вошли и в Испанию, и король Фернандо VII оказался в плену. На его троне обосновался Наполеон Бонапарт, которого народ шутливо окрестил «Бутылочным Пепе».

Когда Наполеон попробовал сунуть свой нос в Россию, колесо фортуны повернуло для него в обратную сторону. И с 1813 года его звезда близилась к закату. А через некоторое время он оказался на скалистом острове, вспоминая о былой славе, когда он стоял в треугольной шляпе генералиссимуса, стоял, держа одну руку на груди.

Фернандо VII вернулся в Испанию, чтобы снова увенчать себя короной. Напротив, Папа Пий VI не смог вернуться из изгнания, потому что Рим был занят врагом. Его останки так и упокоились на чужбине. По словам Гёте, Церковь в те времена можно было сравнить с роскошными руинами.

Но это было не так. Тридцати пяти из сорока шести кардиналов удалось собраться в Венеции под защитой Франциска II, и в церкви Святого Иоргена они избрали нового папу — кардинала-бенедиктинца Луи Бернабе; граф Кьярамонте принял имя Пия VII, надел тиару, взял в руки папский посох и решил вернуться в Рим под защитой австрийских и испанских войск.

Но ситуация в Испании вокруг короля Фернандо VII приобретала конфликтный характер. Его Величество был больше занят поисками супруги, которая могла бы подарить ему наследника, и не стремился прислушаться к народу, взывавшему о введении конституции и свободы.

Не то чтобы король был холостяком, он постоянно становился вдовцом. Совсем молодым он женился на Марии Антуанетте Неапольской, которая скончалась. Затем он женился на Марии Изабель де Браганса Португальской, которая также скончалась через два года после свадьбы. Затем Его Величество сделал третью попытку, отметив пышную свадебную церемонию с донной Хосефой Амалией де Салонха, которая умерла десятью годами позже. Ни одна из трёх жен не подарила королю наследника.

Фернандо VII, которому было уже за сорок, решился на четвёртый брак. Свою невесту он искал среди принцесс Неаполя — там, где встретил свою первую любовь. Среди них он избрал Марию Кристину Неапольскую, которая была на двадцать лет моложе монарха, и, наконец, родила ему двух наследниц. И после смерти короля Мария Кристина пошла тем же путём, что и король, женившийся четырежды: она тайно вышла замуж за некоего Фернандо Муньоса, охранника королевского дворца, всего лишь через три месяца после смерти её возлюбленного монаршего супруга.

Итак, шёл 1833 год. Ситуация в Барселоне была довольно сложной. После ухода французов и возвращения короля Фернандо VII из изгнания, общество разделилось на противоборствующие течения: традиционалисты, либералы; а в рабочей среде уже назрели семена радикализма и социализма. Рабочий класс Барселоны был многочисленным и представительным; помимо прочего, идеи либерализма подогревали каталонцев и не способствовали установлению мира. Безусловно, это были беспокойные годы.

На своей текстильной фабрике Антонио был в курсе всех политических новостей. Горячие испарения поднимались по переулкам, покрытым брусчаткой, и распространялись подобно запаху пороха.

В порту грузчики поднимали головы и втягивали носом воздух подобно гончим псам; между ними суетились торговцы побрякушками, цыганки и моряки. Совершались сделки, и важные господа, увешанные тяжёлыми золотыми цепями, с деловым видом поднимались в свои экипажи.

По воскресеньям, когда люди выходили из церкви на мощёную камнем площадь после главной мессы или проходили под старинными арками дворца первых каталонских королей, Рамон Беренгер и его сыновья разглядывали высокородных дам и плевали на булыжную мостовую, или насвистывали гимн, посвящённый генералу Рафаэлю Рьего.

Дамы, в свою очередь, чувствовали, как мурашки бегут по телу, когда вспоминали, как тело революционного генерала раскачивалось под порывами ветра на виселице.

Фабрика дона Игнасио Прата тоже кипела. Но Антонио не хотел втягиваться в политические волнения. Он прекрасно понимал, что в таких условиях это не приведёт ни к чему серьёзному или стабильному. Он и в своём посёлке всеми порами впитывал конституционные веяния: Саллент выступал за либеральную конституцию, крестьяне нахлобучивали на голову фригийские колпаки и сквозь зубы бормотали что-то в адрес короля, министров, армии и священников.

В Барселоне царило большее разнообразие взглядов. Управляющий был ультраконсервативной личностью — хорошим спокойным человеком, который следовал прежним традициям и тому же учил своих сыновей. Среди рабочих были сторонники всех политических течений. Но Антонио обращал внимание, что после выкриков и размахивания кулаками люди ели один и тот же хлеб, жили под одним небом и находили покой на одном кладбище. Лишь жизнь богачей становилась ещё более роскошной.

Возможно поэтому Антонио всё с большим усердием отдавал себя огромным станкам. Только от работы он получал истинное удовольствие, ощущая, что он приносит пользу. Совершенно забыв об успехе, принесённом участием в лотерее, он целыми днями находился у ткацких станков, которые ткали не только полотна, но и его будущее.

Без сомнения, были и такие дни, когда одиночество тяжким грузом давило его душу. Тогда он в сумерках бродил по улочкам, размышляя о своей жизни и о будущем.

Когда он был совсем ребёнком, кто-то в школе спросил его, кем Антонио хочет стать, когда станет взрослым.

— Я хочу быть священником, — ответил тогда малыш. Он хорошо знал уроки катехизиса и молитвы, ему нравилось размышлять о том, что есть что-то гораздо большее, чем эта жизнь. Он вытягивал шею, слушая, как приходский священник рассуждает о вечности: навсегда! В мыслях можно было уноситься ещё дальше. Это будто дорога, которая не имеет конца; а что будет там, а что будет ещё дальше? Всё тот же путь, что и в начале! В те годы он много размышлял на религиозные темы. Но позже жизнь увела его другим путём. И вот теперь, двадцатилетний Антонио занимал ответственный пост на текстильной фабрике. Но что дальше? Собственная фабрика, любящая жена, стабильная жизнь и спокойное будущее. Чего ещё ему просить от жизни?

Несомненно, было что-то ещё: нечто, не дававшее ему покоя. Возможно, это были чувства, которые он впитал с молоком матери в родном доме, и которые таились где-то в глубине души, ожидая подходящего случая. Потому иногда у него появлялось желание уехать, бросить всё и найти покой в тишине, чтении и молитве; но в другие дни ему хотелось продолжать начатое, хотя подсознание терзало его подобно назойливому комару и говорило ему о том, что нужно стремиться к чему-то большему, чем работа фабрикантом на ткацкой фабрике.

— Пусть Бог подскажет мне, — сказал себе Антонио, шагая как-то по старым улицам Барселоны. — Он сам укажет мне мой путь.

Юноша зашёл в церковь Святой Марии дель Мар. Камни казались ещё больше, поскольку переходили в стрельчатые арки. А внутренние колонны походили на руки, которые, казалось, напоминали руки того, кто поднимал их до небес. Готическое искусство Каталонии проявилось здесь во всём своём великолепии, и на какое-то мгновение Антонио остановился, зачарованный красотой архитектурных линий.

Постояв какое-то время, он приблизился к главному алтарю и начал свой разговор с Богом. Внезапно в его голове начала пульсировать прочитанная где-то максима. По мере того, как он вспоминал эту фразу, она обретала всё большую силу, и все колокола всех церквей Барселоны не могли заглушить её: «Для чего нужно завоёвывать весь мир, если потом всё потеряешь?»

Когда Антонио вышел из церкви, улица вновь проглотила его. Антонио решил развеяться, поговорив с одним товарищем. Он пересёк «мушиную улицу» — одну из самых узких улиц города, обогнул кафедральный собор и оказался на улице Пуэртаферриста рядом с дворцом Виррейна — жемчужиной архитектуры, созданной несколько лет тому назад Вирреем Аматой для своей возлюбленной. Там жил один его земляк, с которым он иногда беседовал о жизни. Они познакомились в Салленте ещё в детстве. И в Барселоне чувствовали себя братьями. Уже много раз Антонио проделывал этот путь, чтобы затем подняться по трём каменным ступенькам, дёргал за железный молоточек, стучащий в дверь, усаживался напротив друга в кресло, покрытое зелёным сукном. Друзья вспоминали родной посёлок, строили планы на жизнь, а хозяйка дома подавала им мансанилью и, иногда, напиток из земляного миндаля. Эта вечеринка была очень приятной.

На улице дети прыгали через скакалки, в то время как старушки чинили чулки и рубашки, сидя у дверей.

Антонио поднялся по трём ступеням и дважды постучал в дверь. Из-за дверей раздался голос, спрашивавший имя гостя.

— Антонио Кларет.

— О, проходи, — произнёс приятный голос, и дверь немедленно распахнулась.

— Как здорово, что ты пришёл, Антонио! — сказала молодая и смуглая женщина. У неё были живые глаза, и волна тёмных волос ниспадала на плечи. — Тебя не было так давно!

Антонио вошёл. С лёгким поклоном поцеловал протянутую ему руку и повесил шляпу и плащ на вешалку в прихожей. Он был удивлён, не услышав голоса своего друга.

— А где твой муж? — спросил он, входя в гостиную.

— Он скоро будет. Он отправился за покупками, чтобы послать гостинцы в деревню. Наши знакомые едут в Саллент, и он хочет послать подарки сёстрам. Когда он вернётся, то будет очень рад, увидев победителя.

— Какого победителя?

— Тебя, дорогой, — ответила она с улыбкой заговорщицы. — В Барселоне не говорят ни о чём, кроме как о прекрасных рисунках для тканей, выполненных Антонио Кларетом.

— Это всё не так! — сказал немного встревоженный Антонио. Ему не нравилось, когда говорили о его успехах. Но ещё меньше ему нравился назойливый взгляд той женщины.

— Именно так! — ответила она, поправляя волосы. — Не прибедняйся. Один знакомый ткач говорил мне, что твои образцы рисунков даже лучше тех, которые присылают из-за границы.

Кларет приблизился к окну, выходящему на улицу. Дети продолжали играть, крича и толкая друг друга. Его друг не появлялся, но, подойдя к окну, он нашёл повод сменить тему разговора.

— Друзья отправляются в Саллент? — поинтересовался Антонио.

Как всегда, немного поговорили о Салленте. Она как-то побывала в Салленте вместе с мужем, но только один раз. А теперь он никуда не брал её с собой, и ей наскучило сидеть дома одной. Её муж очень изменился в последнее время; Антонио и не представлял себе, как тот изменился. Он стал нерешительным, упал духом и замкнулся. И стал похож на старика. Ему не нравилась городская жизнь, и всей душой он стремился вернуться в Саллент. Но в основе этого лежали и другие проблемы: они перестали понимать друг друга, как это было раньше. Ей самой четыре года семейной жизни показались четырьмя гвоздями, которыми её прибили к стене.

Антонио снова посмотрел в окно. Он услышал шаги приближающейся к нему женщины, и, обернувшись, почти увидел своё отражение в её больших чёрных глазах. В этот момент она обвила руки вокруг его шеи и по-кошачьи прижалась к нему.

Почему ты такой неласковый, Антонио? — вздохнула она. — Обними меня. Мой муж ещё не скоро придёт.

Резким движением Антонио отодвинул её, преодолев первоначальное недоумение, и решительно двинулся к выходу.

— Сочувствую, — сказал он на ходу, — но ты ведёшь себя как ненормальная. Сегодня ты сломала нашу дружбу, которую я ценил за чистые и искренние отношения. Я не могу предать моего друга.

И, хлопнув дверью, вышел на улицу, одним прыжком перескочив через три ступеньки. А над городом уже царила ночь.

III

В первые дни сентября 1829 года Кларет решил уйти с фабрики. Он долго шёл к этому и, наконец, решился. Его отец переживал больше всех, потому что он связывал с сыном большие надежды; его сын был способен в одиночку организовать производство, но предпочёл всё изменить и вставать за полночь, чтобы пропеть псалмы, молиться и укрыться в монастыре как отшельник.

Конечно, он с болью переживал решение сына. Антонио был его пятым сыном среди одиннадцати детей, появившихся на свет. В живых остались только шесть, и вот, Антонио решил стать монахом!

Старшая дочь Роза и наследник Хуан уже создали свои семьи; Хосе занимался организацией текстильной фабрики в Олоте и тоже готовился к свадьбе, по вечерам его часто можно был видеть прогуливавшимся с Мануэлой Сола, доброй и хозяйственной девушкой. Мария была ещё подростком, а Маноло — совсем ребёнок. Только Антонио был его надеждой и опорой.

Но старик Кларет был ещё и убеждённым христианином.

— Бог знает, что делает, — говорил он. — Если уж ты хочешь стать священником, то лучше быть приходским священником.

Между тем весь 1830 год Антонио потратил на то, чтобы определиться в своём жизненном пути. Это можно было сравнить с рассветом, который приходит после ночной темноты, когда тени обретают непонятные очертания, а все предметы сливаются в сплошное тёмное пятно. Но постепенно светлеет, и уже всё яснее различимы очертания предметов, хотя их цвета кажутся ещё мрачными и однотонными.

Антонио уехал из Барселоны. В глубине душе он был настроен на то, чтобы стать монахом-картезианцем в Монтеалегре. Поэтому весь 1830 и часть 1831 года он посвятил изучению латыни и богословия.

И вот, настал день, когда он в промокшей от сильного дождя шляпе и одежде добрался до Вика, чтобы хлопотать о встрече с местным епископом.

Монсеньор Пабло де Хесус Коркуэра постоянно теребил в нервных пальцах наперсный крест, однако его пристальный взгляд проникал в самые потайные уголки души собеседника. Он выслушал всё, что молодой житель Саллента хотел сказать ему. Затем, благословив по-отцовски, поручил его одному из секретарей.

— Начинай изучать философию, — сказал епископ Антонио. — Тебе уже двадцать два года и нелегко снова заниматься уроками, но ты должен крепиться. Тебя примут в семинарию Вика, и ты будешь жить там, в доме священника Фортиана Бреса. Он будет наставлять тебя в эти трудные времена. Вновь грядут времена преследований и насилия, поэтому нужны настоящие священники. Да благословит тебя Бог, Антонио.

Епископ прочертил в воздухе крест и передал Антонио в руки своего секретаря.

Безусловно, это были тяжёлые дни. Епископ Коркуэра помнил своего непосредственного предшественника на епископском престоле Вика. Не прошло ещё и десяти лет, с тех пор, как того штыками вытолкали из Резиденции Епископа и бросили обезглавленным в зарослях кустарника. Другие епископы отправились в изгнание, протестуя против законов и декретов, которые, на их взгляд, ограничивали права Церкви.

равительство Фернандо VII под давлением военных либералов и испуганное глухим ропотом и волнениями, происходящими в народных массах, подписал декрет об изгнании иезуитов закрытии всех монастырей, где было менее 24 монашествующих, а также о конфискации всего имущества этих монастырей.

После протеста и удаления в изгнание епископов появились воинственно настроенные священники, которые выступали под знамёнами религии и традиции против королевских указов. Эти священники отважно сражались в битвах за независимость против французов, а теперь они снова взялись за мушкеты и надели патронташи, и с большим удовольствием они вдыхали запах пороха, чем фимиама. Монах-траппист Антонио Мараньон, например, был предводителем военной группировки, наводившей страх в Наварре и, частично, в Каталонии. Были и такие вожаки, которые с криком «Слава Царю Иисусу!» нападали на полицейские участки и посёлки, жители которых поддерживали либералов.

В Испании царил такой хаос, что французы не замедлили с вторжением. В 1823 году герцог де Ангулем пересёк Пиренеи во главе стотысячной армии и дошёл до Кадиса, где король Фернандо VII жил, фактически, в плену у либералов, которые обвиняли его в безумии.

Герцог повесил генерала Рафаэля де Рьего и других вожаков повстанцев, освободил короля, отменил законы, позволявшие преследовать Церковь, получил благодарности и вернулся во Францию, увешанный лаврами и наградами.

Затем наступил период затишья; однако это затишье было недолгим и нестойким, предвещая новые бури. Перемены были столь очевидными, что правительство Его Величества приступило к организации миссий для провинций и подписало декрет о том, что все студенты, включая студентов университетов, должны принять причастие в День Святого Фернандо, под угрозой исключения их с учёбы.

Поэтому епископ Пабло де Хесус Коркуэра не ждал ничего хорошего от этого времени фанатизма. Каждую неделю он отправлялся в Семинарию Вика, чтобы беседовать с семинаристами и из первых рук прочувствовать то, в каких условиях и как проходила их подготовка.

— Нельзя терять время, — говорил он семинаристам. — Если получится так, что вы вскоре станете хорошими священниками, то и будущее станет лучше.

Но одному из семинаристов не хватило дня.

Антонио Кларет направлялся к горе Монталегре, где располагался монастырь картезианцев. Дорога тянулась вдоль голых скал, а затем пересекала лесистую местность, где было темно даже днём. Навстречу Антонио двигались вереницы неторопливых ослов, нагруженных кувшинами с красным вином и ведомых угрюмыми погонщиками. Они также везли либо дрова, либо контрабанду для местных посёлков.

Солнце иногда появлялось среди грозных чёрных туч, а горячий ветер вырывал деревья и иссушал ростки на деревьях.

— Вынесешь ли ты тяжёлую жизнь в монастыре? — такой вопрос задавал себе Антонио, углубляясь в лесные дебри и удаляясь от Вика. — Ты далеко не атлет; а нужно будет вставать в полночь для молитвы, работать в поле, спать на рогоже и есть капусту, которую ты не выносишь. Я думаю, что состояние здоровья станет магнитной стрелкой, которой управляет сам Бог. Если Бог хочет, чтобы я стал картезианцем, он даст мне здоровье.

Между деревьев всё сильнее завывал ветер; отяжелевшие и сонные от жары ястребы-перепелятники поднимались в небо и парили в небе, повторяя движение веера. Они залетали в облака и издавали пронзительные крики.

— Будет буря, — произнёс Антонио. — А ещё идти и идти.

Он продолжал подниматься по крутому склону, лицо его раскраснелось, и сердце билось учащённо. Там, дальше дорога выходила в открытое поле, по сторонам которого рос лес, он мог видеть изрезанную линию горизонта, небо над которой становилось всё чернее.

Когда начали падать первые тяжёлые капли, Антонио понял, что он был ещё достаточно далеко от монастыря в Монтеалегре.

Он укрылся под деревом, и с неба рухнул водопад дождя. От пересохшей земли поднимался запах, напоминавший запах человеческого тела. Всё небо было затянуто тучами, и Антонио не видел горизонта; лишь вода обрушивалась на землю с яростной силой, отскакивала от неё, разбрызгивая грязь на раскалённых камнях.

— Пречистая Дева! — молился Антонио. — Помоги мне добраться до монастыря!

В течение почти получаса он чувствовал, как дождь лупит по его спине. Чёрная туча двигалась к Вику и, должно быть, пролилась дождём по булыжной мостовой, заставив бежать в укрытие старушек, вышедших посидеть на воздухе возле дверей.

Антонио сидел, скрючившись и прижавшись к стволу каменного дуба. В голове гудело, а тело колотило от внезапных приступов озноба. Несмотря на эти обстоятельства, в его голову неожиданно пришла такая мысль:

Если бы я был монахом-картезианцем, то мне пришлось бы вставать на рассвете, чтобы петь псалмы.

Через мгновение в глазах Антонио всё потемнело, и он упал на ствол дуба.

Много позже его нашли погонщики животных. Его била лихорадка. Когда его спросили, куда он направлялся, то Антонио ответил:

— Я иду в монастырь в Монтеалегре.

— А мы возвращаемся в Вик.

— Тогда отвезите меня в Вик! — попросил Антонио.

Когда погонщики подняли его на спину осла, он едва держался. Так они отправились в обратный путь.

Когда он оказался среди погонщиков, уже рассветало, и там, вдали на горизонте проявился нечёткий силуэт купола монастыря.

Но Антонио не мог видеть его. С закрытыми глазами он спускался по склону гору, двигаясь к Вику.

IV

В феврале 1829 года, когда Кардинал Анибал Делла Дженга угасал, обратив лицо свинцового цвета к водам реки Тибр, Рим засыпал от холода. Кардинал сменил на папском престоле Пия VII под воинственным именем Льва XII. Теперь, когда ему исполнилось семьдесят девять лет, он прощался с жизнью, носив тиару уже более шести лет.

Десятого февраля 1829 года грустно прозвенели колокола Рима, и печальная новость разнеслась по всему свету. Папа умер, и кардиналы отправились в Вечный Город, чтобы участвовать в похоронах Понтифика. Затем до марта длилось заседание Конклава, когда настал день для кардинала Кастильоне на коленях принять выбор, сделанный его собратьями. Он стал Папой Пием VII, не подозревая о том, что не пройдёт и двух лет, как он окажется погребённым в Базилике святого Петра.

В 1830 году произошли два события, потрясшие жизнь Испании и Рима.

При королевском дворе в Мадриде шла подготовка к празднествам, посвящённым появлению долгожданного наследника. После четырёх последовательных браков король Фернандо VII, наконец, был вознаграждён появлением наследника трона династии Бурбонов.

Однако, королева Мария Кристина родила не наследника, а наследницу. И это простое, казалось бы, событие стало поводом для затяжной и кровавой войны, на годы разделившей Испанию.

Малышка получила имя Изабеллы, в знак напоминания о давних победах и обещания будущих славных времён.

Именно в день рождения принцессы брат короля Фернандо дон Карлос Мария Исидро стал строить планы восхождения на трон, потому что согласно салическим законам женщины не могли наследовать трон. И именно он, дон Карлос Мария Исидро был младшим братом короля и, несомненно, первым претендентом на трон.

Этот день дон Карлос отметил в своём календаре красными чернилами, все его устремления были направлены к одной дате: 10 октября 1830 года.

В этот же год, двумя месяцами раньше в Риме скончался Папа Пий VII. Кардинал-камерлинг с осторожностью три раза ударил серебряным молоточком по лбу Понтифика, называя его по имени:

— Франсиско Хавьер! Франсиско Хавьер! Франсиско Хавьер Кастильоне!

Затем, волнуясь, он снял кольцо Рыболова с костлявой руки покойного и официально объявил о его кончине кардиналам Конклава.

Второго февраля 1831 года был назначен новый Папа. В лодке Святого Петра появился новый рулевой — монах-камедул, Кардинал Капеллари поднялся на трон Понтифика под именем Григория XVI; сторонник старых традиций, новый папа сразу же отстранился от радикалов, либералов и сторонников новых свобод из разных стран.

Между тем жизнь Антонио протекала между Виком и Саллентом, он готовился стать священником, забыв уже о желании стать монахом. Он только приступил к изучению теологии, когда епископ Коркуэра стал интересоваться его планами и стремлениями. Как-то епископ явился в дом отца Фортиана Бреса и, просмотрев нужные ему документы и записи, непринуждённо обратился к хозяину дома:

— Дон Фортиан, я хочу, чтобы Антонио как можно скорее принял рукоположение. В этом юноше есть нечто особенное.

Но, помимо этого, Монсеньором Пабло де Хесусом Коркуэрой двигали и другие мотивы. Он чувствовал, что дни его сочтены, хотя ему не было и шестидесяти; также, он не мог не видеть, как над его родиной снова сгущаются облака религиозных преследований.

Король Фернандо VII умер в этом же 1833 году, что побудило двор начать плести заговоры против Изабеллы II, бедного создания в возрасте трёх лет, ставшей наследницей трона, хотя правительство и назначило её мать, Марию Кристину правящей королевой до тех пор, пока девочка не достигнет совершеннолетия.

Тем временем дон Карлос Исидро развязал новую войну. И, подобно стихийному бедствию, насилие промчалось по всем дорогам Испании.

Брат короля прекрасно осознавал, что покойный король, находясь на смертном одре, нарушил салические законы, согласно которым ближайший родственник Его Величества мужского пола имеет больше прав на престолонаследие, чем дочери короля. Но немного позже, находящийся при смерти Фернандо VII, под давлением своего министра Каломарде, сторонника дона Карлоса, поддался нажиму и аннулировал своё распоряжение, вернув брату все права на престолонаследие.

Рядом со смертным ложем развязывалась война. Ястребы-стервятники начали кружиться над постелью умирающего короля и вступили в схватку за наследование трона, не обращая внимания на умирающего. Испанию уже стали рвать на части, когда король ещё не испустил дух. Невестка монарха своими собственными руками разорвала договор, который восстанавливал Карлоса в правах на престол и надавала пощёчин министру Каломарде.

— Прекрасные ручки не могут нанести оскорбления, сеньора, — воскликнул Каломарде, получив пощёчину.

Но дон Карлос почувствовал себя оскорблённым и преданным. Гражданская война вспыхнула по всей стране. С одной стороны карлисты пытались защищать права брата короля, с другой стороны либералы и конституционалисты плели интриги против трёхлетней девочки — Изабеллы II, волей Божьей Королевы Кастилии и Леона, Арагона, обеих Сицилий, Иерусалима, Наварры, Гранады, Толедо, Валенсии, Галисии, Майорки, Севильи, Серденьи, Корсеги, Мурсии, Менорки, Хаэна, Алгарбеса, Алжира, Гибралтара, Канарских островов, Восточной и Западной Индий, островов и земель в океане, эрцгерцогини Австрийской, герцогини Бургундии, Брабанта и Милана, Графини Габсбургской, Тирольской и Барселонской, Повелительницы Бискайи и Молины.

Между тем Регентствующая Королева Мария Кристина, четвёртая жена Фернандо VII, забыв о политической борьбе, тайно вышла замуж за дворцового охранника, сына торговцем табаком из Таранкона. После смерти короля прошло всё три месяца, и этот морганатический брак имел шансы быть одобренным Римом лишь через десять лет.

У охранника Фернандо Муньоса и регентствующей королевы было девять детей. Сохранение тайны появления столь многочисленного потомства стоило Марии Кристине невероятных усилий. Однажды ей пришлось подняться с постели и произносить торжественную речь лишь спустя пять часов после рождения очередного ребёнка.

Настоящим правителем Испании был кадиский еврей Хуан Алварес де Мендисабал, образованный человек, разбиравшийся в финансах и переиздавший прежние антиклерикальные законы.

Из-за невежества и фанатизма народ поверил сектантским группировкам, поддерживавшим дело дона Карлоса, решив, что эпидемия азиатской холеры, разразившейся на полуострове в 1834 году, была делом рук иезуитов, которые отравили воду в источнике, снабжавшим водой Столицу Королевства.

Разъярённые толпы проникли в одну из ночей в кельи монастырей Святого Исидро в Мадриде и убили десятки монахов. То же самое произошло и в монастырях Святого Фомы, Святого Франциска, в ла Мерсед и королевской семинарии Общества Иисуса. Разграбление и поджоги монастырей, убийства священников в средине июля 1834 года случились по всей Испании: Сарагоса, Реус, Мурсия, Валенсия, Барселона — все эти города стали свидетелями того, как кричащие толпы со смоляными факелами в руках призывали к смерти дона Карлоса, священников и традиционалистов. Более ста монахов были убиты под снисходительным взглядом Главного Министра Мартинеса де ла Роса.

Так в отчёте алькальда одного их арагонских посёлков было написано следующее:

— В этом посёлке продолжается убийство монахов, — писал он в Мадрид, ожидая похвалы за своё усердие.

А затем последовал всплеск антиклерикальных приказов: преследование монашеских орденов, отчуждение имущества монастырей, высылка епископов, запрет на проведение богослужений священниками, за исключением особых случаев.

За несколько месяцев до начала преследований Монсеньор Коркуэра был занят чтением писем в епископском кабинете. Среди этих писем было и долгожданное письмо:

— Ваше Преосвященство. Антонио Кларет — аколит, уроженец Саллента епархии Вика, двадцати шести лет отроду, семинарист-второкурсник, изучающий схоластическое богословие, с глубоким почтением ходатайствует перед Вашим Преосвященством о своём желании получить сан субдьякона. В связи с этим необходимо ваше соблаговоление на допуск к ближайшим экзаменам накануне Пятидесятницы, что будет принято как особая благодать.

Епископ радостно улыбнулся.

— Он начинает свой путь, — произнёс он, глядя на письмо. — Надеюсь, что этот юноша далеко пойдёт.

Затем он позвонил в позолоченный колокольчик и сказал вошедшему:

— Пусть господин секретарь пошлёт прошение с информацией об Антонио Кларете в семинарию, в товарищество, которому он принадлежит и в приход Саллента, и пусть четверо свидетелей подтвердят, что хорошо знали его в детстве.

Через три недели вначале главной мессы, которая должна была служиться в Салленте, весь посёлок узнал о том, что один из его сыновей просит о рукоположении. Размеренным голосом священник, служивший мессу, обратился к пришедшим на мессу с вопросом о том, знает ли кто-нибудь факты, порочащие молодого Кларета. Если бы таковые имелись, свидетель мог в течение двадцати четырёх часов обратиться в офис прихода.

Между тем четверо свидетелей подписывали документ перед распятьем в приходском доме: дон Маркос Трасерра, сорока лет; дон Антонио Лладо, семидесятилетний плотник; дон Франсиско Виласека, фабрикант-текстильщик сорока трёх лет и тридцатидвухлетний дон Пере Виланау, также фабрикант-текстильщик. Все свидетели подтвердили, что Антонио Кларет имел стремления к священнослужительству, принимал Святые Таинства и отличался особым почитанием молитвы Розария. Все они выразили надежду увидеть его в качестве священнослужителя у алтаря.

Семнадцатого мая 1834 года отец Пабло де Хесус Коркуэра торжественно вошёл в храм Святого Юстина в столице своей епархии — Вике. В окружении семинаристов, которые направлялись для рукоположения, епископ Коркуэра напоминал отца, произведшего на свет многочисленное потомство. Среди источаемого дыма во время долгой церемонии лицо епископа выглядело более бледным и осунувшимся, чем обычно. Он со всей серьёзностью взирал на своих сыновей, и слёзы благодарности к Богу наворачивались на его глаза.

По окончании литургии, длинная процессия прошествовала по главным улицам города. Самый высокопоставленный служитель нёс мантию. Справа ему помогал дьякон, а слева — субдьякон. Когда процессия вышла на площадь, многоголосый хор слился в григорианском пении. Епископ спокойно и взвешенно благословил крестным знамением Хайме Балмеса, стоявшим первым в ряду рукополагавшихся в дьяконы, и Антонио Кларета, стоявшего первым среди будущих субдьяконов.

Всё последующее происходило довольно быстро. Двадцатого декабря этого же года Кларет стал дьяконом в церкви Девалладес, приняв рукоположение из рук Монсеньора Коркуэры. В тот самый день Кларет полностью осознал, что борьба первого мученика Церкви, Святого Стефана, стала его борьбой.

Но епископу Коркуэре не удалось рукоположить Антонио в священники. В начале 1835 года епископ смертельно заболел, подломленный антиклерикальными законами, входившими в силу.

Кларету пришлось просить в муниципалитете разрешения на отъезд из Вика и поездку в Солсону, где он должен был получить сан. Служащий канцелярии выдал ему пропуск, где указывалось, что ему двадцать шесть лет, что он среднего роста, глаза его тёмные, подбородок округлённый и здоровый цвет лица. Пропуск был выписан под номером 982. Имея на руках этот пропуск, Антонио мог добраться до Солсоны и явиться во дворец бывшего Верховного Генерала Ордена Мерседариев, монаха, епископа Хуана Хосе Техады.

Тринадцатого июня, в день своих именин он получил сан священника, а двадцать первого июня он служил первую мессу в своём родном посёлке.

Епископ Коркуэра умер третьего июля 1835 года, в то время как гражданская война поднимала в воздух знамёна истребления и разрушения.

V

В эти часы Саллент уже спал. Луна, освещавшая горные вершины, напоминала круглый фонарь, подвешенный в небе. На безлюдных улицах ещё не были слышны ни выкрики торговцев маслинами, ни цоканье мулов и ослов, прибывающих из других посёлков.

Петух-непоседа вспорхнул на забор из саманного кирпича и уставился на слабый свет, пробивающийся из-за гор подобно туманной дымке, а потом прокричал о наступлении рассвета. Вскоре Саллент стал пробуждаться, хотя было ещё очень рано.

Тихо открылась дверь деревенского домика, и отец Антонио Кларет вышел на улицу, держа в руке связку тяжёлых ключей, открыл двери приходского храма и вступил в полумрак. В оконца начали пробиваться первые лучи солнца. Каждое утро он подолгу молился в эти спокойные минуты, предшествующие приходу суеты. Возле алтаря священник открыл Библию и прочитал из пророка Исайи:

«Ты, которого Я взял от концов земли и призвал от краев её, и сказал тебе: ты Мой раб, Я избрал тебя и не отвергну тебя: не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей».

Кларет взглянул на алтарь. Это заслуга Господа, в том что он стал священником. Рука Господня показала Антонио свою силу, она избрала его среди текстильщиков Барселоны, защитила от смерти и обмана обществом, не имевшего будущего и погрязшего в эгоизме. Он знал, что количество врагов растёт. Испания напоминала горящий факел. Пока что в Салленте не было объявлено военное положение, но город уже страдал от скрытых разрушительных вылазок разных группировок. Безусловно, фактически посёлок был готов к принятию либеральной Конституции, и этот факт не пугал Кларета. Он был пастырем. Его задачей было объединение, а не разлад.

Епископ, управлявший епархией Вика после смерти епископа Коркуэры, поставил его во главе этого стада, его паствы, жителей его родного посёлка.

Отец Антонио чувствовал, как рука Бога ведёт его. Его переполняла энергия и усердие в апостольской работе. Он проповедовал при каждой возможности, занимался организацией катехизации и каждый день обходил все бедные кварталы, утешая больных и помогая страждущим. Также он подвергал свое тело умерщвлению, чтобы оставаться стойким в служении ближнему. По пятницам и субботам он воздерживался от пищи, и это помогало ему экономить еду, чтобы отдавать её бедным. Три раза в неделю он брал грубые верёвки и безжалостно бил себя по спине за то, что мог подвергнуться искушениям и дабы пройти вслед за Иисусом его крестный путь, уподобиться Иисусу, который шёл по дорогам Испании, истекая кровью.

— Не делай этого! — Обращалась к нему его сестра Мария.

— Бедная сестра! — Говорил в мыслях Антонио. — Но какая она добрая!

Мария приехала к Антонио, чтобы помогать ему. Она была ещё совсем молоденькой и в свои двадцать лет не понимала, что пастырь должен быть внимательным и бдительным, потому что волки охотятся за его паствой. Она не могла понять, зачем её брат спит на соломенной подстилке.

Благодаря этому я рано просыпаюсь, — говорил ей с улыбкой Антонио. И Мария задумчиво кивала головой.

В храме становилось всё светлее. Рядом с деревенским домом проснувшиеся пташки своим чириканьем приветствовали приход дня. По всему посёлку оживали улицы, и первые люди появлялись у дверей своих жилищ и разглядывали небо, пытаясь определить, какая погода их ожидает.

Антонио вновь сосредоточился на чтении из книги пророка:

— Твои враги исчезнут, будто их и не было — повторил он про себя. И погрузился в размышление.

В церковь начали приходить жители посёлка, которые осеняли себя знамением возле чаши с освящённой водой и садились в ожидании святой мессы. Отец Кларет услышал звон трёх колокольчиков.

— Ещё пятнадцать минут. Сейчас без четверти шесть.

В субботу в таверне на площади примерно с полудня начинали собираться посетители.

— Цыплёнок и колбаски по-викски! — выкрикивал хозяин таверны, зазывая посетителей. — Давайте есть, пока бандиты не отобрали у нас еду! Заходи, Хоакин, пропустим по глотку за счёт заведения!

К столику приблизился высокий, худощавый человек с порывистым взглядом. Его борода не скрывала выступающий подбородок. Он похлопал по плечу сидевших в таверне и получил большой кувшин тёмного пива.

Таверна оживлённо бурлила. Постепенно разговор перешёл к обычным темам. Всё шло к тому, что эти бандиты станут хозяевами Мадрида.

Толстенький человек в погонах сержанта был в центре внимания. Он стал свидетелем восстания в Ла Гранха. Мятежные сержанты присягнули новой Конституции, подписанной в Кадисе. Регентствующая королева не знала, как поступать дальше; в конце концов, ей пришлось смириться и подписать требования мятежников.

Но со временем страх возрос.

— Я думаю, что сам дон Карлос скакал во главе тысяч людей, направлявшихся к Мадриду, — комментировал сержант.

— Этот идиот и верхом то ездить не умеет! — Выкрикнул хозяин таверны. — Мало каши ел, чтобы командовать кем-то! Понял? — И обеими руками сделал неприличный жест. Толпа расхохоталась.

— Похоже, что они уже почти захватили Мадрид, — произнёс сержант. — Они уже добрались до Валлекаса и Викалваро. Люди говорят, что королеве уже хорошо слышна пушечная стрельба, и уже повсюду чувствуется присутствие этих бандитов.

— Уже в Валлекасе? — спросил кто‑то.

— Да, в самом Валлекасе! И Эспартеро не появился, черт его побери! Я видел, как они шли вдоль течения Абронигала, неподалёку от Мораталаса. А мы должны ждать как дураки!

— Ну и что было дальше?

— А я про что говорю, идиот! — раздражённо выкрикнул сержант. Одним глотком он выпил кружку пива и вытер усы тыльной стороной ладони. — Ну потом они ушли, чёрт бы их побрал! Дали круг со своими пушками и флагами и ушли!

Посетители внимали рассказчику, раскрыв рты. Кто-то открыл дверь, и можно было видеть, как улица тонет в лучах дневного света. В таверне стали поднимать тосты за здоровье инфанты Изабеллы, генерала Эспартеро, а также пухлого и говорливого сержанта, ставшего в одночасье героем, даже не успев ни с кем сразиться.

На следующее утро многочисленная группа зевак уселась напротив дверей храма именно в том момент, когда Антонио Кларет служил главную мессу. Они ехидно улыбались и расспрашивали проходящих сеньор, поддерживавших карлистов, как те собираются молиться за душу генерала Марото, повешенного на самой высокой в Испании виселице. Хотя, что там молиться, если Бог остался глухим к орудийным выстрелам армии либералов.

Антонио мог видеть их с алтаря. Эти люди тянулись не к священнику, а к выпивке. Обычно они сидели у дверей своих домов и выкрикивали что-то в адрес проходивших мимо — пошлости и глупости. Он никогда не придавал им особого внимания; он не был ни карлистом, ни либералом.

Однако и те, и другие пытались сделать его жизнь невыносимой, нападали на него за то, что он не хотел иметь дела с фанатиками.

Но сегодня они намеренно уселись возле храма, чтобы оскорблять прихожан, и это было уже слишком.

Едва закончив главную мессу, отец Антонио Кларет направился к двери и подошёл к насмешникам.

— Если вам хочется ругаться, то есть места более подходящие. — Сказал он настойчиво. — Отправляйтесь в таверну и там выкрикивайте свои гнусности. А это дом молитвы и любви.

Они склонили головы, и многие медленно побрели прочь. Но среди них был один — высокий и тощий, редкие волосы которого обезображивали лицо.

— Знаете, отец, — произнёс он, сплёвывая на мостовую, — мне не нужны ничьи советы, а меньше всего — советы священника.

Остальные парни уже отошли в сторону.

— Пошли, куда идём, — сказали они. — А господину священнику лучше быть осторожным, а то мы можем приготовить ему сюрприз.

Отец Кларет увидел, как они проходят под портиком, и обратился к Богу.

— Идите, куда хотите, — крикнул священник им вслед. — Но я не собираюсь терпеть, если вы будете богохульствовать в храме. И не боюсь ваших угроз. Я вас знаю: я слишком хорошо вас знаю, вы — трусы и болтуны. Мне лишь жаль ваши грешные души!

Резким движением он захлопнул двери храма изнутри и подождал, сдерживая дыхание, какова будет их реакция.

Антонио понимал, что война уже объявлена. Немного позже об этом узнал и его епископ Лусиано Касадевалл, решивший вытащить Антонио из этого ада, которым был его родной посёлок. Жизнь в Салленте становилась для Кларета опасной.

В день Святого Стефана, покровителя Саллента, отец Антонио получил распоряжение, в котором говорилось, что он должен переехать и принять приход в Купонсе.

— Не может быть! — воскликнул он. — В Купонсе огромный приход и я не уверен, что смогу справиться с этими обязанностями; у меня не очень крепкое здоровье, а в жаркие дни у меня кровь горлом идёт. Я поеду в Вик и поговорю епископом Касадеваллом.

— Не стоит ездить, — сказала его сестра. — Везде полно бандитов, и ты не доберёшься туда живым.

— Я переоденусь и доберусь туда, — сказал решительно Антонио. — Я оденусь как крестьянин и пройду вокруг, через Олост. Но, всё-таки, доберусь до Вика и поговорю с епископом.

В таверне эта новость произвела эффект разорвавшейся бомбы, заставив участников застолья подпрыгнуть от удивления. Новость принёс паренёк, которому можно было верить. Он почти вбежал в пивную.

Священник уехал! — выкрикнул он. — Мы были в доме священника, и там нам сказали, что уже два дня, как он ушёл в Вик.

— Что ему делать в Вике! — сказал один из выпивох. — Наверное, он ушёл с бандитами.

— Да, да! — вставил один из вошедших. — Я слышал, что вместе с отцом Бенито они присоединились к бандам карлистов.

Разговор стал более эмоциональным.

— Сейчас священник, должно быть, идёт где-то в районе Таррагоны, — сказал кто-то. — А ты что думаешь, Хоакин?

Только что вошедший человек поприветствовал всех сидящих взмахом руки, и воцарилось молчание.

— Да, погонщики мулов видели его в компании священника Бенито Тристани; оба при параде, в красных беретах, с патронташами, набитыми патронами. Они ходят по полям и фермам и агитируют народ в поддержку дона Карлоса.

— Да, теперь он щедро раздаёт пули, как здесь раздавал образки!

— Да здравствует Эспартеро! Смерть бандитам!

— А пойдёмте к дому его отца! Старый Хуан Кларет тоже, должно быть, бандит!

— Убирайтесь из Саллента! — кричали они с яростью.

И с выкриками «Да здравствует!..» и «Смерть!..» они всей толпой направились к текстильной мастерской ткача Хуана Кларета. А в таверне остались лишь несколько опьяневших крестьян. Один из них, вдохновлённый алкоголем, попытался пробормотать стишки:

— Наш Антуанито стал бандитом! Трам-пам‑пам!

Тем временем Антонио Кларет уже добрался до Олоста, где расположился в доме своего брата Хосе. Он и не представлял себе, какие разговоры ведутся сейчас в его посёлке. Затем он отправился в Вик, где встретился монсеньором Лусиано Касадеваллом.

Поняв, что война разделила всё и всех, и что апостольская работа затруднена из-за политической ситуации в стране, Антонио решил отправиться с миссией в дальние страны.

— Миссии — это то, что надо! Пока здесь мы пытаемся пробиться в души то тех, то других, есть места, где миллионы страждущих ждут возвещения Евангелия. Евангелие не может молчать. Если этого не хотят евреи, то язычники примут меня.

— Я отправлюсь на аудиенцию к Папе, чтобы он отправил меня в миссию по своему усмотрению, — сказал он одному из своих друзей. — Африка, Азия и Америка ждут миссионеров.

Тридцатого июня 1839 года Генеральный Викарий принял отставку приходского священника, и отец Кларет отправился в Рим, чтобы предложить своё служение Папе Григорию XVI.

Итак, позади остались годы жизни, когда он всё тело и душу отдавал делу евангелизации. Он знал, что бедные и униженные взирают на него как на отца. Больные находили утешение после встречи с ним. Но он мог лечить не только душу, но и тело. Получив на то благословение Господа, с помощью настоев трав он творил чудеса, возвращая к жизни многих мужчин и женщин, уже потерявших надежду на восстановление здоровья — единственного орудия, с помощью которого они могли бороться за жизнь. Но больше всего он помогал людям в обретении душевного покоя. И всё это оставалось в прошлом. «Я послан провозглашать Благую Весть нищим и исцелять сокрушённых сердцем!» — эти строки из книги пророка Исайи он постоянно перечитывал. И перед его взором представал весь огромный мир.

Получив в полиции удостоверение, он отправился по Каталонии в направлении к французской границе: Кастелляр де Нунк, Тосас и Фонт де Пикасо. Испания оставалась за спиной. По другую сторону границы лежал Оссейя. А, поскольку справка, выданная в полиции, не действовала вне территории Испании, он отправился по опасной горной дороге, пролегавшей по самой опасной части Пиренеев. По этому опасному пути ходили только контрабандисты и беглые.

Тем временем Испания переживала новые политические события. Карлисты и сторонники Изабеллы II после шести лет кровавых сражений с изумлением осознали, что слишком много крови было пролито совершенно напрасно. Генерал Рафаэль Марото и генерал Балдомеро Эспартеро, вспомнив, как они, как настоящие патриоты Южной Америки плечом к плечу сражались на землях Чили и Перу, и решили подписать мир — трудный и непрочный. Но это, всё-таки, был мир.

С той поры воссияла звезда генерала Эспартеро. Однако карлисты продолжали произносить сквозь зубы слово «предательство» и осеняли крестом имя генерала Марото. Простой же народ всё громче выкрикивал имя генерала Эспартеро, называя его спасителем родины.

А за занавесками королевского дворца, где Изабелла II продолжала играть с куклами, Регентствующая Королева Мария Кристина начала дрожать от страха.

VI

Утро обрушилось на Пиринеи подобно водопаду. Белый серебристый свет заполнил долину. Там, высоко в горах, парили орлы, взирая на родные просторы. А внизу каменистые и покрытые лесом земли Каталонии золотились, наливаясь солнцем и водой. Дни шли за днями. И вновь наступала осень. Где-то дальше за Пиринеями была огромная и щедрая Франция. Она, как женщина, познавшая материнство, открывала свои объятья, всем тем, кто пересекал границу, спасаясь от войны.

Прежде чем уходить в горы, отец Кларет напрасно прождал своего предполагаемого товарища по путешествию. Тот обратился к Антонио в Барселоне, и они решили путешествовать вместе. Но попутчик не явился в условленный час. Это был молодой семинарист — бледный и худощавый, с изящным носом и пристальным взглядом. Подобно другим семинаристам он решил бежать с родной земли, потому что в Испании епископы не могли рукополагать священников из-за запрета правительства. Поэтому им предстояло пересечь горы и добраться до Рима, где они могли быть рукоположены.

Отец Кларет решил отправиться в путь в одиночестве. С небольшой котомкой, где у него лежала кое-какая одежда, молитвенники, Библия, сыр и хлеб, он стал взбираться к вершинам под приятным и тёплым солнцем.

Дорогу пересекали горные ручьи, а лес становился всё гуще. Позади остались последние дома, из которых женщины выносили только что испечённый в больших кирпичных печах хлеб, а собаки до хрипоты лаяли на ветер.

Благословенная земля, — размышлял Антонио, поднимаясь по склону, — ты не заслуживаешь таких страданий. Возможно, я не увижу тебя никогда, но всей душой желаю, чтобы Господь одарил тебя своей благодатью. Там, вдали, я буду вспоминать Каталонию. Он шёл уже несколько часов, проходя по земле, густо покрытой растительностью, между тёмными горными вершинами. Внезапно шевельнулись ветви кустарника, и послышался голос, приказавший остановиться.

Кларет остановился. Какой-то высокий человек наставил на него ружьё, стоя на краю дороги. Затем он с опаской приблизился к Кларету и спросил его имя.

— Хм! Отведу как я тебя командиру.

— К командиру?

— Да, к командиру «защитников королевы», — сказал разбойник. — Там ты всё и объяснишь.

И он повёл Кларета по извилистой тропинке, пока они не добрались до лесной полянки, где сидели десять вооружённых людей, молча смотревших на пламя костра. Кларета подвели к одному из этих людей, одетых в жирондистскую шапку с закреплённой на ней звездой.

— Что здесь делать священнику? — спросил тот нахально.

— Я направляюсь во Францию. Хочу добраться до Марселя, а затем до Рима, — произнёс Кларет.

— По этой дороге? Разве отец не знает, что главная дорога идёт через Пуигсерда?

— Мне всё равно, идти здесь или через Пуигсерда, — решительно ответил Кларет. Его нисколько не пугали эти преступники.

— Деньги есть?

— Нет.

— А что в этой котомке?

— Бельё, книги, немного хлеба и сыра, — ответил Антонио.

— Есть разрешение на передвижение?

— Да, сеньор.

— Всё равно, поедем в посёлок Пуигсерда, а там пусть власти решают.

— Хорошо, — согласился Кларет. Я не боюсь встречи с губернатором; я думаю, что это вам нужно бояться того, что вы арестовали гражданина, у которого все документы в порядке.

— Молчать! — закричал командир. — Все идём в Пуигсерда!

Люди поднялись, затушили догорающий костёр своими горными ботинками. Надели карабины и стали спускаться с горы по направлению к Пуигсерда, выстроившись в два ряда.

Кларет замыкал ряд. Постепенно расстояние между ним и теми, кто пленил его, стало увеличиваться. Вскоре ему пришлось бы кричать, чтобы обратить на себя внимание.

— Пречистая Дева Розария! — подумал Кларет. — Эти бандиты либо дураки, либо они боятся.

И решительно повернул назад с желанием найти другую дорогу до Франции. Внезапно кто-то резко схватил его за руку. Это был тот часовой, который остановил его на дороге.

— Никому ничего не говори, — прошептал он.

— Не бойся, дружище, — сказал Кларет. — Господь с вами. — И пустился в путь.

Через несколько часов он добрался до Оссейи, находившейся уже на территории Франции. А через несколько дней был в Марселе.

«Тангред» стоял в порту в полном оснащении. Море кишело лодками и баркасами. А толпа теснилась на причале, торгуя виноградом, маслинами, вином и золотистой рыбой. Весь Марсель пропах рыбой и перекопанной землёй. Моряки целовали девушек и махали руками, прежде чем сесть в шлюпки. Под щедрым утренним солнцем всё колыхалось подобно пальмовой роще на ветру.

Был полдень, когда склянки на корабле прозвенели час отплытия. Антонио Кларет протиснулся между канатами и корзинами, купил белого хлеба и золотистого сыра, а затем стал в очередь, поднимавшуюся по мосткам. Впереди толкались люди, торопясь пробиться на корабли. Служащие проверяли документы и направляли людей.

— Чивитавеккья! Чивитавеккья! — с придыханием повторял кто-то за его спиной. Оказалось, что это тоже священники, одетые в потрёпанные сутаны и запылённые накидки.

Кларет устроился на самом дешёвом месте корабля — в носовой части возле амбразуры для орудия. Теперь он мог спокойно поговорить со священниками, которых предательство генерала Марото и добровольное изгнание дона Карлоса Марии Исидро, тоже сдёрнуло с места. Они прибыли из Наварры.

— Жизнь стала невыносимой, — поведали священники. — Раз мы священники, то нас считают карлистами. А теперь мы едем в Рим, пока не окончатся преследования. У нас нет ничего, кроме желания мирно трудиться во имя Евангелия.

— Да, плохи дела, — сказал Кларет, — когда священнослужителей принимают за карлистов.

— А что делать, отец? Мы ни в чём не виноваты. Но пока имена каноника Кайшала и архиепископа Аламеды связывают с именами бандитов, остаётся только надеть на себя одежду осуждённого. Известно ли вам, что архиепископ Аламеда оставил без пастыря свою епархию на Кубе, чтобы стать капелланом дона Карлоса?

— Да, я слышал об этом, — произнёс Кларет.

— В любом случае наши страдания несравнимы с тем, что пришлось испытать молодому семинаристу, который плывёт на корабле.

— Семинарист? — спросил Антонио.

— Да, бедный юноша сидит вон там, — показали они на худощавого бледного юношу с орлиным носом и большими глазами.

— О, Небеса! — воскликнул Антонио, увидев его. — Как ты здесь оказался?

Семинарист подошёл к ним, радостный, но смущённый.

— Отец Кларет! — сказал он. — О, мне многое пришлось испытать в пути. Я не смог прибыть в условлённый срок, как мы с вами договаривались, а теперь я очень об этом сожалею. Три дня тому назад я переходил границу, и на меня напали бандиты.

— Где? — обеспокоенно спросил Кларет.

— Возле Фонт де Пикасо, — ответил юноша. — Это были десять бандитов, вооружённых мушкетами. Они задержали меня и даже не хотели принимать какие-то объяснения. Они отобрали у меня деньги и всё, что у меня было. Вплоть до рубашки. Слава Богу, я остался жив.

— А была ли у их предводителя звезда на шапке?

— Кажется, да. Я был так напуган, что почти ничего не понял.

— О, Святая Дева Розария! Это они! — сказал он, сочувствуя юноше, и радуясь своему спасению.

Ночью случился ужасный шторм. Чёрные тучи затянули небо, скрыв луну и звёзды, а ветер вздымал поверхность моря. На палубе самые бедные пассажиры искали укрытия под снастями корабля. Нарастал глухой шум, и «Танкред» падал и взлетал на гребне волны как поплавок.

В глубине души он был рад, испытав эту бурю. Он размышлял о Христе; для него не нашлось места ни в каютах, ни под укрытием. И он хорошо себя чувствовал возле мотка с канатом и пушки. Он наклонял голову, чувствуя приближение волны, и вода стекала, не ударяя его в грудь.

— Иисусу было гораздо хуже в яслях в Вифлееме и на кресте на Голгофе, — думал он. И, несмотря на непогоду, улыбнулся, поняв, что удостоен страданий во имя любви к Евангелию.

— Этот священник промок до нитки! — так утром воскликнул на ломаном кастильском крупный господин.

— Божий человек, почему ты остался на палубе во время шторма? — спросил Кларета чужестранец.

— У меня билет третьего класса, сеньор, — ответил ему отец Кларет. — Но было терпимо. Единственное, что жалко, так это книги и бревиарий. Они насквозь промокли, как я не старался.

Богатый господин взглянул на котомку, с которой стекала вода.

— А это что? — спросил он, показав на беловатую массу и красноватую кашу.

— О, эта была лепёшка и кусок сыра. Если одолеет голод, то и это покажется деликатесом, — сказал Антонио со смехом.

— Послушайте, отец, — обратился к нему этот господин. — Я с большим уважением отношусь к священникам. Я англичанин и католик, и не могу видеть, когда кто-то страдает в мокрой одежде.

— Ничего, сейчас взойдёт солнце, — ответил Кларет. — Вот увидите, скоро взойдёт солнце, и я высохну.

Англичанин развернулся и отправился в свою каюту. Вскоре он вернулся с кошельком, полным денег.

— Они вам не будут лишними, отец, — сказал англичанин. — Прошу вас принять этот подарок.

Кларет немного сомневался. Потом согласился и принял деньги из рук англичанина, выразив благодарность.

Когда он удалился на своё место, щедрый и неожиданный друг осторожно последовал за ним. Он шёл за Антонио и заметил, что тот положил свою котомку возле пушечной амбразуры, а затем отправился искать среди пассажиров священников из Наварры.

— Друзья, — сказал весело Антонио. — Бог послал мне ангела, который пришёл мне на помощь. А где каталонский семинарист?

И раздал им полученные деньги.

— О, Господи! — воскликнул англичанин. — Это святой человек!

Вскоре он снова встретил Кларета.

— Я выхожу в Ливорно, — сказал он священнику. — У меня в Риме дворец. Вот мой адрес. Хочу, чтобы вы навестили меня, когда будете в Риме. Просите меня о чём угодно, и я с большим удовольствием помогу вам.

Через два дня гудки на «Танкреде» объявили о приближении берега. Вдали, под итальянским солнцем сверкала Чивитавеккья. Приятный ветерок надувал паруса и наполнял сердца пассажиров; наконец-то они прибыли. Шёл октябрь 1839 года.

После формальностей схода с корабля, большинство пассажиров в тот же день отправились в Рим на повозках, в которые были запряжены лошади с рыжими гривами. Путь до Рима занимал семь часов езды под сенью сосен.

Рим! Столица западной цивилизации!

Впереди высился город с его величественными руинами и вековыми сводами. По его улицам прошли многие поколения людей с их славой и печалью. Там распяли Петра и обезглавили Павла. Но именно там Константин поместил знак креста выше своих штандартов и стягов; крест был помещён в центре императорского штандарта.

Рим. Вечный Рим, мать всех народов и рас. Его так часто оскверняли, но он восставал из руин. Из крепости Святого Анджело охранники обозревали горизонт, а над их головами развивались бело-жёлтые флаги. Крепость отражалась в водах Тибра; туда же были сброшены тела нескольких пап. Но были случаи, когда крепость становилась защитницей врагов папской тиары.

Вся история Рима отразилась в Тибре и стучала в висках и сердцах Антонио Кларета и каталонского семинариста.

Пройдя по Виа Аурелиа, они прошли ворота Кавалледжери, неподалеку от колоннады Бернини. Затем они оказались на Виа Алессандрина, спрашивая прохожих, нет ли поблизости монастыря, где живут испанские семинаристы.

Вскоре они уже стучались в двери ла Траспонтина — монастыря кармелитов.

Брат-привратник подтвердил, что настоятель монастыря — испанец. И позвал того.

Их настоятель был значительной фигурой. Он носил титул и исполнял обязанности Апостольского Комиссара кармелитов Испании. И с радостью принял путешественников.

Затем он проводил их до центра города на площадь Барберини, где находился монастырь Святого Василия, там обязаны были останавливаться все священнослужители, прибывающие в Рим.

Через несколько дней Антонио Кларет принялся искать связи, необходимые для того, чтобы его имя внесли в регистры Святой Конгрегации Распространения Веры. Только после этого его могли отправить в те страны, где были нужны служители Евангелия.

— Вам нужно обратиться к монсеньору Франциско Вирделлу. Это монах-францисканец, недавно ставший епископом Ливана.

— А где в Риме его можно найти? — спросил Кларет.

— Нигде. Он отправляется в направлении Палестины, чтобы занять свой пост.

— Кто ещё мне может помочь?

— Кардинал Джакомо Филипо Франзони. Это Префект Святой Конгрегации Распространения Веры.

— А его я могу найти в Риме?

— Нет. У нас сейчас «оттобрата» и в Риме нет никого, если только человек не нуждается в отдыхе.

— А кардинал?

— Дружище, кардиналы среди тех, кто уезжают первыми, — ответили ему насмешливо.

— Господи! — произнёс Кларет. — Придётся ждать, пока не закончится «оттобрата». Тогда я проведу это время в духовных упражнениях.

VII

О, Небеса, ещё один год! — воскликнула Регентствующая Королева Мария Кристина, услышав, как неподалёку от её апартаментов часы пробили восемь раз. В окна королевского дворца проник 1840 год. Над Мадридом падал снег, и вся мёрзнущая и сонная Испания вступала в очередной год.

Королева-Регентша не хотела встречать новый год на ногах. Она слишком устала. Она закрыла череду официальных приёмов, преподнесла яблочное вино служащим дворца и удалилась в свои апартаменты в сопровождении своих двух официальных дочерей. Там её ожидал Фернандо Муньос. И, не дождавшись полночи, Мария Кристина забылась в тревожном сне.

Во всех кварталах и во всех праздничных залах мадридцы прощались с 1839 годом, впервые Испания была единой нацией после многих лет раздора. Гражданская война закончилась «объятием Вергары». Карлисты и либералы могли произнести тосты, подняв бокалы с шампанским, и со смехом съесть в полночь двенадцать виноградин.

Несомненно, подписанный договор не означал полного мира. Ещё действовали банды и фанатично настроенные сторонники политических партий, которые искали повода, чтобы убивать друг друга. Но генерал Марото и генерал Эспартеро прошли плечом к плечу между враждующими армиями. И это уже был мир.

В эту последнюю ночь уходящего года салоны были освещены лампами с четырьмя фитилями, и чувствовалось сладкое тепло, исходящее от очагов и печей. Но разговоры шли о политике. Тысяча восемьсот сороковой год должен был принести новости.

А в кварталах победнее мадридцы ожидали прихода нового года, танцуя чотис и до беспамятства упиваясь сидром. И в разгаре шумного веселья вспоминали имя генерала Балдомеро Эспартеро, но уже без утайки.

Королева-Регентша тоже думала об Эспартеро. Она хорошо его знала. Это был высокий и статный военный, с лицом, загоревшим под солнцем тысяч битв на двух континентах. Благодаря своим усам он походил на неотёсанного кастильского крестьянина, работавшего на земле. Однако, взглянув на него внимательней, присмотревшись к его стальным глазам и упрямому подбородку, можно было понять, что перед вами человек, привыкший командовать. Он вернулся из Америки разбогатевшим. Там он обрабатывал землю, добывал золото, рождал сыновей и защищал королевские знамёна. А на родину вернулся в генеральских эполетах во главе «айакучос». Так на полуострове называли тех, кто видел лица Боливара, Хосе Мигеля Карреры, О’Хиггинса и Сан Марти под солнцем Америки.

А теперь он стал единственной поддержкой для Изабеллы II. И Королева-Регентша прекрасно это понимала и дрожала от страха, мысленно произнося: «Или он, или я. Но мы двое не поместимся на одном троне».

Через несколько месяцев она пригласила Эспартеро, чтобы представить ему новый кабинет министров. А двенадцатого октября 1840 года Мария Кристина отказалась от всех прав на регентство. Регентом стал Эспартеро, к которому относились как к идолу.

На рассвете Мария Кристина вошла в апартаменты своей дочери Изабеллы II и инфанты Луисы Фернанды, и поцеловала их в лоб. А затем вместе с Фернандо Муньосом и их тайными детьми она отправилась во Францию. Испания была в руках либералов, ожидая взросления Изабеллы, которой тогда было десять лет. Поэтому она ещё не была коронована, не имела образования. А с этого дня она лишилась и материнской любви и поддержки.

Балдомеро Эспартеро, предводитель «айакучос», взял правление в железные руки, восстановив все законы, направленные против Церкви. Одним из его первых шагов было решение отменить нунциатуру и изгнать всех представителей Папы Григория XVI. Затем некоторые епископы были отправлены в изгнание, а на их троны он посадил пройдох, назначенных им самим, разрешив, например, квакеру Джорджу Борроу объехать всю Испанию и распространять протестантские Библии, переведённые на язык басков, кастильский, каталонский, даже на кало, на котором говорили цыгане.

Тем временем в Риме Антонио Кларет начинал новый этап своей жизни. Во время дней духовного уединения он пришёл к выводу, что лучший способ отправиться в языческие регионы с миссиями — вступить в Общество Иисуса.

Он написал письмо, где описывал всю свою жизнь и планы Верховному Генералу иезуитов. И был принят в новициат святого Андреса де Монтекавалльо, основанный Святым Франциско де Борджа. В том же новициате за двести лет до этого находился Святой Станислав де Костка.

Это были месяцы напряжённой духовной жизни. Новициат был очень тяжёлым, потому что готовил людей, которые позже отправлялись по всему огромному миру, чтобы проповедовать Евангелие. И они должны были созреть для этого. Поэтому столько времени уделялось молитве и укреплению воли.

Кларету было там хорошо; он проводил время в молитве, учёбе, учился жить в общине. Пятничные дни он посвящал посещению неизлечимых больных в больнице Святого Джакомо, а по субботам навещал заключённых в тюрьме.

Но однажды ему стало трудно ходить. Причину странной боли в правой ноге врачи не могли объяснить.

— Не стоит упорствовать! — сказал ему ректор новициата. — Эта странная боль говорит о том, что Рим не для вас. Бог хочет, чтобы вы оказались где-то в другом месте. Почему бы вам не поговорить с Генералом, чтобы он принял решение?

Антонио Кларет предстал перед «Чёрным Папой» — Хуаном Фелипе Роотхааном, который приветливо выслушал его. Затем генерал положил ему на плечо руку и сказал:

— Я думаю, что Бог желает вашего возвращения в Испанию. И не медлите с этим. Я дам вам рекомендательное письмо, которое вы покажете настоятелю нашей общины в Манресе.

— Нет, — сказал Антонио. — В таком случае я предпочёл бы оказаться в распоряжении епископа Вика.

Получив паспорт с печатями папского правительства, он отправился в плавание в Каталонию.

Тринадцатого мая 1840 года отец Лусиано Касадевалл, Генеральный Викарий епархии назначил Кларета помощником приходского священника в Виладрау. Сам приходский священник был уже стариком. Многим слабым приходам была нужна помощь молодых настоятелей. (Так в соседнем посёлке Сан Хуан де Оло, старый приходский священник, страдавший заскоками и чудачествами, принимал людей, руководствуясь таким доводом: либо это удобно ему, либо в этот момент звонят колокола).

Виладрау, не защищённый никакими фортификациями, подвергался набегам разных шаек. Его опустошали то регулярные войска, то банды. Трижды он подвергался разграблению то либералами, то карлистами, то ещё какими-то бандитами, занимавшимися мародёрством.

Там, на родной земле Антонио Кларет полностью излечился от приступов боли.

Вскоре он обрёл славу человека, творящего чудеса. Об этом говорили люди, и молва расходилась по всем деревням этого района.

— Новый священник из Виладрау лечит болезни!

И торопились в посёлок с детьми, страдавшими от лихорадки, жёнами, которых мучило несварение желудка и стариками-ревматиками.

Когда они стали обращаться к Антонио за помощью, тот улыбнулся:

— Разве в посёлке нет врача?

— Нет, отец. Посёлок не имеет фортификаций, поэтому все, кто побогаче, отправились жить в более безопасные места. С ними ушли и врачи. А мы, бедняки, обречены на страдания и смерть.

Душа священника сжалась от боли, он приласкал голову больного ребёнка. Он видел печальные глаза женщины и нервные руки её мужа, теребившие шляпу. Их сын умирал.

— Идите с Богом! Я всего лишь священник. Но вы должны верить. А теперь идите за мной.

Он провёл их в приходский офис, оставил их там, а сам на несколько минут удалился во внутреннее помещение.

— Вот очень хорошее лекарство, — сказал он. — Давайте его ребёнку каждый час небольшими дозами. И верьте, сильно верьте, потому что лишь Бог может спасти бедное дитя.

Оставшись один, он встал на колени возле письменного стола и закрыл лицо руками.

— О, Господь! — обратился он с молитвой. — Позаботься об этом несчастном ребёнке, которого позабыли люди. У тебя есть сила, чтобы обратить простую воду в сильное лекарство. Аминь.

И потом он встал и вышел на улицу.

Дверь дома дона Хайме Бофилла была открыта, поэтому отец вошёл без стука. Он увидел, что хозяин склонился над какими-то книгами и подошёл к нему почти вплотную. Дон Хайме подпрыгнул, а потом улыбнулся.

— Ну, отец! Я так испугался!

— Мне нужны книги по элементарной медицине и травам, — сказал Антонио.

— А, теперь я начинаю понимать.

— Нет, — сказал Кларет. — Ты готовишь и смешиваешь травы, чтобы отправлять их в аптеки Барселоны. А мне это нужно, чтобы помочь местным людям.

Травник открыл шкаф и достал две огромных книги.

— Здесь всё о травах. Прочитай их, не торопясь, и станешь лучшим медиком в деревне. Других то нет…

С той поры каждый день священник и травник уделяли часок тому, что бродили по склонам горы Монтсени, собирали травы и обсуждали их назначение.

Но однажды утром пришлось поволноваться. Дело было не в несварении желудка, и не в лихорадке, и не в почечных коликах. Всё было в порядке и с рассудком. Эти два вида заболеваний Антонио неплохо изучил. Знал Антонио и лекарство от этих болезней. Излечивая тело, он приступал и к излечению души. Поэтому он много часов проводил в исповедальне. А его проповеди были простыми и понятными людям.

Но здесь был случай, когда страдали и душа, и тело. Молодая женщина пришла, чтобы встретиться с отцом Кларетом.

— Она одержимая! В неё вселились бесы! — говорили в деревне.

Кто-то был с ней знаком, и слухи быстро распространились. Она жила в Тараделле, и там народ считал её одержимой. Демоны попали в её кровь и заставляли её с криками бегать по деревне с вытаращенными глазами и распущенными волосами. Соседи крестились, проходя мимо её дома, и бросали монетки, чтобы испугать злых духов. А теперь она пришла в Виладрау с намерением поговорить со священником.

Когда отец Кларет вошёл в кабинет, женщина начала скрипеть зубами и была очень возбуждена. Двое других священников вошли как раз в тот момент, когда она, издав сначала пронзительный крик, от которого у них поползли мурашки, начала говорить.

— Кларетус! Великий проповедник Кларетус! — произнесла она глухим хриплым голосом. — Меня прислала сюда Кармелита, чтобы я предупредила тебя. В Библии тоже написано, что Бог прислал бестию, чтобы предупредить дурного пророка. Вот и теперь Бог хочет предупредить тебя при помощи бестии. Развратный священник!

Голос женщины отдавался в маленькой комнате эхом. Кларет внимательно смотрел на неё, сжимая в кармане розарий с такой силой, что вылетели несколько чёток.

— Ты мало говоришь в проповедях о неприличных танцах и развратной одежде. И Кармелита очень сердится. Шесть лет назад в Вике на карнавале появился Гайно — демон роскоши. Он прятался под личиной двадцатипятилетнего юноши и танцевал с девушками. И все, кто до него дотронулись, теперь носят смертный грех. Это Гайно до сих пор не давал тебе проповедовать в Вике, потому что он — хозяин Вика.

Кларет подошёл к женщине и открыл молитвенник, чтобы начать молитву изгнания дьявола. Её глаза вылезли из орбит, а по губам струилась полоска пены.

— Не молись! Не надо молиться! — кричала одержимая. — Хочешь, я расскажу о всех грехах, прощённых тобою во время миссий? Какие грехи? Кто и что тебе рассказал? На мне то нет ни одного греха! А ты прощал их тысячами! Не представляешь, как я тебя ненавижу! Кларет, почему ты так плохо со мной обращаешься, ведь я рассказала тебе всю правду, что узнала от Кармелиты?

— Замолчи! — приказал Кларет.

— Я стану твоим врагом, Кларет! Я буду преследовать тебя до скончания века! Когда ты будешь исповедовать грешников, я буду являться и мешать тебе. А ты не будешь знать, что делать!

— Замолчи, обманщица! — снова приказал Кларет. Его лицо побледнело, но он был уверен в себе. — Как тебя зовут?

— Гайно! Меня зовут Гайно! А также я Асмодей — тот, кто против веры!

Кларет взял её за руку и встряхнул её. В первый раз женщина посмотрела ему в лицо ясным взглядом.

— Говори правду, обманщица! Сколько времени ты уже обманываешь людей? Как тебя зовут?

Тело женщины обмякло, и она ответила подавленно.

— Маргарита, — произнесла она медленно. — Маргарита Миралпейш.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать девять.

— Зачем ты пришла? Почему ты притворяешься одержимой?

Женщина опустила голову и принялась безутешно плакать.

— Сейчас такие времена, — говорил Антонио Кларет во время утренней молитвы в церкви в Виладрау. — В это беспокойное и тревожное время страдает психика людей. Мужчины и женщины, подверженные истерикам — результат войны и потери устоев христианской жизни. Им не хватает проповеди. Мне бы хотелось оставить этот приход и идти от деревни к деревне, провозглашая Евангелие. Что ты мне скажешь, Господи?

Однажды перед священником появилось целое семейство.

— Отец, — кричали они, — в нашего брата вселился бес!

— Откуда вам это известно?

— Потому что он приходит в бешенство и бросается на всех. Он царапает лицо и готов задушить своими руками любого, даже свою мать. Он кричит, что это дьявол заставляет его вести себя так.

Кларет молчал. Это был бес с дурным характером.

— Давно это происходит? — спросил он.

— Уже пару лет. После подписания мира. Ему дали отставку, и он вернулся одержимым.

— Приведите его сюда, — велел Кларет.

И его привели. У парня были воспалённые глаза и нервные движения. Когда он подошёл к отцу Кларету, тот обратил внимание, что руки парня дрожали.

— Ты хочешь выздороветь? — спросил он больного, глядя ему прямо в глаза.

Парень утвердительно кивнул головой. Было видно, что он напуган.

— Ты действительно хочешь вылечиться?

— Да, это так, — ответил парень хрипловатым голосом.

Отец Кларет открыл книгу с молитвами и молился в тишине, положив руку на голову юноши.

— Если ты хочешь выздороветь, то тебе придётся дать обещание перед всей семьёй и сделать три вещи. Во-первых, никогда не сердись. Ты должен быть терпеливым по отношению ко всем. Если ты позволишь себе гневаться, то никогда не вылечишься. Понимаешь?

— Да, отец.

— Во-вторых, не пей ни вина, ни другого алкоголя. Это непременное условие, потому что твоего демона зовут «пропойца». Согласен?

— Да, отец.

— И, последнее, молись Божьей Матери. Поверь ей, и она поможет тебе хорошо исповедаться. Тогда ты сможешь изменить свою жизнь. Демоны никогда не тронут того, кто ведёт христианскую жизнь. Всё понял?

— Да, отец, — сказал парень немного смущённо.

— Ну, а теперь идите с миром.

На следующее утро во время молитвы он снова вернулся к этой истории. Большую часть дня у него занимало исцеление одержимых, большинство из которых были притворщиками, больных катаром или лихорадкой и помощь бедным. Конечно, он проводил время и в исповедальне, но ему хотелось целиком и полностью отдать себя проповедничеству. И эта идея всё сильнее завладевала его мыслями.

В начале 1841 года Антонио Кларет снова явился к Генеральному Викарию Касадеваллу и предложил ему свои услуги в деле организации новых миссий для приходов епархии.

— Это означает, что я должен освободить вас от прихода, — сказал Викарий.

— Да, конечно. Но, мне кажется, что я принесу больше пользы для Церкви, если буду миссионерствовать, а не буду привязан к какому-то месту. Как жили Иисус и его апостолы.

— Это неплохая идея, — сказал Викарий. — Я слышал очень хорошие отзывы о миссии, которую вы провели в Виладрау в прошлом августе. А где вы хотите начать свою миссию?

— Я пойду туда, куда вы меня пошлёте, монсеньор. Я думаю, что только так нам удастся соблюсти порядок, и сослужу достойную службу Церкви. Если я буду проповедовать там, где хочу, то не будет никакой пользы. Но если я буду отправляться туда, куда меня пошлёт пастырь, тогда я буду следовать желанию Бога.

— Хорошо. Пусть Вик станет для вас центром. Отсюда вы сможете отправляться туда, куда я вас направлю. Но будьте осторожны, политическая ситуация очень сложна. Вы знаете как относится к Церкви Регент Эспартеро.

VIII

Деревня Сан Хайме де Фронтанья напоминала отару овец, сбившихся в кучу в ожидании появления солнца. Она расположилась у склона горы — царство белизны и зелени. По улицам прохаживались погонщики животных и торговцы фруктами, вином и тканями. В утренние часы женщины пекли хлеб и подметали дома. Затем они, неся на голове большие сосуды, вереницей шествовали к источнику, бившему из горы, чтобы принести свежей воды.

— Этот посёлок пахнет свежесрезанной зеленью салата, — произнёс отец Антонио, поднимаясь по главной улице, покрытой белой пылью. На дороге встречались лишь сонные псы, лаяли и снова засыпали в тени навесов, крытых черепицей.

Начиналась месса. В списке, выданном Викарием Касадеваллом на эти месяцы, значились Калдерс, Балсарени, Эстани, Сан Хуан де Оло, Винайша и Сан Хайме де Фронтанья.

Вечером приходская церковь была переполнена, и Кларет лёгкой походкой поднялся на амвон. Его голос звучал чётко и ясно.

— Это он! Это он! — переговаривались люди, расталкивая друг друга, чтобы лучше слышать.

— Братья, — обратился к ним проповедник. — Если мы исполняем какое-то действие, то у него есть цель. Либо люди стремятся добиться известности, либо денег, либо потому, что им это нравится. Но я здесь по другой причине.

Я здесь не ради денег, мне не нужно ни от кого ни одной монетки.

Я здесь и не ради удовольствия. Я пришёл пешком издалека. И каждый день, проведённый здесь, я буду трудиться с утра до ночи, преподавая катехизис детям, исповедуя, хотя бы мне и пришлось слушать всю ночь тех, кто захочет прийти ко мне.

Я здесь не ради славы. Конечно, нет. Вы знаете, что о миссионерах злословят, их проклинают, их не понимают. Так было с Иисусом Христом и его апостолами. Их даже схватили и приговорили к смерти. И миссионер готов пройти этим же путём.

Дорогие братья. У меня другая, более благородная цель. Я хочу, чтобы Бог узнал и полюбил всех вас. И всей душой хочу, чтобы вы обрели спасение. Миссионер не может оставить своего брата, душа которого страдает.

Поэтому, когда я вижу братьев, которые не знают и не любят Бога, проживая жизнь без всякой надежды, я не имею права на отдых. Не могу быть спокойным.

Из соседних районов приходили толпы мужчин и женщин, желающих послушать миссионера. А потом ждали рассвета, занимая очередь к исповедальне.

Каждый раз, возвращаясь в Вик, Антонио Кларет привозил обновлённый план своих миссий.

Он основывал в этих посёлках братства, товарищества, ассоциации и общества, цели которых разнились: молиться во время отдыха, интересоваться дальними миссиями, распространять хорошие печатные издания, восхвалять Божью Матерь, поклоняться Святым Дарам.

Однажды он вернулся с намерением восстановить в Церкви институт дьяконисс.

— Даже не заговаривайте об этом! — воскликнул архиепископ Таррагоны, узнав об этом намерении. — Эта идея далёкого будущего. Она слишком революционна.

— Почему? — спросил Кларет. — Ведь в ранней церкви были дьякониссы, которые сослужили добрую службу, чтобы организовать усилия добропорядочных женщин ради службы Церкви.

— Нет, нет и нет! — ответил архиепископ. — Антонио, не ввязывайся в это. Если Церковь отказалась от этого давным-давно, должно быть у неё были на это причины.

— Хорошо, — ответил Кларет. — Забудем об этом. Но есть более важный план. Необходимо создать книжное издательство, чтобы в Испании появились хорошие книги. Я планирую осуществить это следующим образом.

Немного позже «Религиозное Книжное Издательство» уже заработало. Отец Кларет переводил книги с французского и писал новые книги на каталонском и кастильском.

Мощный поток католической и богословской литературы хлынул на полуостров.

Однажды утром он отправился в Матаро. Это был ясный день, и весенний ветерок кружился меж листвы тяжёлых и высоких каменных дубов, стоявших по обеим сторонам дороги.

Отец Антонио шагал по дороге, благодаря Бога. Господь наградил его труды богатым урожаем.

— О, Господь! Помоги мне стать смиренным. И я приму из твоих рук с радостью любые преследования, как благословение.

В полях люди работали, согнув спины, собирая дары земли. Они махали руками и выкрикивали приветствия, которые были плохо слышны издалека.

— Добрый день, отец!

— Добрый день! Добрый день! — отвечал им Кларет!

Дорога терялась где-то за горизонтом. Там, вдали был Матаро, а Барселона оставалась за спиной.

Был разгар дня. В придорожной харчевне несколько подёнщиков ели нехитрый обед, запивая его тёмным вином из кувшина.

— Эй, священник! — крикнул один из них. — Откуда идёте?

Кларет приблизился к ним.

— Издалека, дружище, — ответил он. — И сегодня мне ещё далеко идти.

— Поешьте, Божий человек, а потом пойдёте дальше.

Антонио улыбнулся.

— У меня нет ни сентаво, — сказал он весело.

Люди посмотрели на него с удивлением.

— Неважно, — ответили они. — Платит тот, кто приглашает. Садитесь и составьте нам компанию. Мы едим горох. Эй, девочка, принеси тарелку гороха для отца!

Антонио поблагодарил их. Он оставил свою котомку на полу и сел за стол.

— Да уж, после такой дороги нет проблем с аппетитом, — сказал он. — И с большим удовольствием разделил с ними скромную пищу.

А к вечеру он добрался до дальней деревни. Рядом с ним шёл человек с огромным мешком на плечах.

— Добрый вечер, — поздоровался Антонио.

— Добрый вечер, отец, — ответил ему попутчик, едва повернув голову.

— Это, должно быть, Матаро?

— Уже скоро, — сказал ему этот человек. — Вот ведь угораздило меня добраться сюда до ночи.

— Почему?

— Потому что в это время полицаи регистрируют всех путешественников. Я бедный человек, которому нужно кормить жену и детей. Я зарабатываю копейки, перетаскивая грузы. А теперь я не смогу пройти.

— А что ты несёшь?

Человек поставил мешок на землю и вытер пот старым платком. Он задумчиво посмотрел на Антонио, прежде чем ответить.

— У вас доброе лицо, — сказал он. — Поэтому я вам скажу. Я несу табак. А это запрещено. Проклят этот час, когда мне нужно проходить эту чертову деревню!

— Не нужно так ругаться, — сказал Кларет. — Ты на это живёшь?

— Да, — ответил ему по-настоящему опечаленный попутчик. — Поскольку это контрабанда, то они хорошо мне платят за табак. Но если об этом узнают власти, то затолкают меня в тюрьму. А как тогда будет жить моя семья? Питаться воздухом? Или Эспартеро меня накормит?

— Не бойся, — сказал Антонио. — Увидишь, что всё будет нормально.

— А если что-то произойдёт?

— Доверься мне. Я всё улажу.

Свою котомку он отдал бедняку, а сам взвалил на плечи его мешок.

Не доходя до посёлка, их остановили полицейские.

— Стойте на месте!

К ним подошёл полицейский в голубом мундире с золотыми погонами и треуголке, натянутой до глаз.

— Что несёте, сеньор священник?

Кларет остановился и поставил мешок на землю.

— Чечевица, — сказал он.

— Чечевица?

— Да, можете посмотреть.

Полицейский засунул руку в мешок и вытащил пригоршню маленьких горошин цвета кофе.

— Да, это чечевица, — подтвердил он. — Проходите.

Кларет затащил мешок на плечи и двинулся в сторону деревни. А следом за ним шагал его попутчик, державший в руках котомку. Его рот был широко раскрыт.

Они распрощались возле площади. И этот человек хотел встать на колени, чтобы поцеловать руку священника.

— Не делай глупостей! — сказал Антонио. — Всё позади. Иди домой, где тебя ждут.

А сам отправился к дому священника.

Когда тот человек добрался до дома, он вошёл с криком:

— Жена! Жена! Куда ты делась? Иди сюда, ты не поверишь, что я тебе расскажу!

Вся семья собралась, чтобы послушать его рассказ. Судя по всему, хозяин дома был под большим впечатлением.

— Единственное, о чём я сожалею, — сказал он в довершение, — это то, что мы не сможем получать столько денег. За чечевицу платят в двадцать раз дешевле, чем за табак. Но, что я вижу! Чёрт побери! — он открыл мешок, чтобы оценить товар. Приятный запах табака заполнил дом.

Засунув дрожащую руку в средину мешка, он боялся вытаскивать её; он мог нащупать только мелкую стружку, которая должна была превратиться в сигареты.

После этого он осел на край кровати, с широко открытыми глазами, которые ничего перед собой не видели.

IX

Из внутренних покоев королевского дворца Изабелла II могла слышать выкрики толпы. Она взглянула на свою сестру и довольно улыбнулась. Инфанте Луисе Фернанде предстояло играть вторые роли, а её, Изабеллу, ждала корона.

В этом было преимущество старшей дочери короля Фернандо VII. Все её титулы не помешались на пергаментном листе.

Как в Мадриде, так и по всей Испании с нетерпением ждали её совершеннолетия, чтобы она могла принять бразды правления. И в этом тоже было преимущество. Закон гласил, что дочь короля буде считаться совершеннолетней по достижении четырнадцати лет. А Изабелле не хватало ещё полутора лет.

А под балконами королевского дворца толпа кричала:

— Да здравствует совершеннолетие королевы! Долой Эспартеро!

Генерал большими шагами двигался по кабинету Регента. Он дёргал себя усы, и это означало, что генерал разъярён.

— Повесить всех! — говорил он вслух сам с собой. — А в первую очередь — генерала Нарваеса, который науськивает это отребье.

Шёл 1843 год, и положение становилось невыносимым. Постепенно генерал Эспартеро наводил порядки своим железным кулаком.

А теперь вздымалась гигантская волна народного недовольства, когда вся страна требовала его ухода с поста Регента.

— Совершеннолетие королевы! — повторил Эспартеро. — Понимают ли эти идиоты, чего они просят. Эта девочка ни в чём не разбирается. Она хорошо вяжет, вышивает и поёт. Самое большее, на что она способна — добраться на коне до Ла Гранхи. У неё нет ни образования, ни характера. А предел всему, что она по детски привязана к генералу Серрано, которого называет «прекрасный генерал».

Генерал Эспартеро стоял на перепутье. Прилив недовольства возрастал, и эти волны поднимались по всей Испании.

Однажды в Торрехоне де Ардос появился генерал Рамон Наварес — предводитель оппозиции, его батальоны были готовы выступить против Регента.

Эспартеро пришлось подписать свою отставку, а двадцатого июля он отплыл в сторону Англии. В это время Испания шумно приветствовала новое правительство во главе с Хоакином Марией Лопесом. Рядом с ним, во время принесения присяги находились Нарваес, генерал Серрано, генерал Кастаньос и Олосага, либерал, вышедший из масонской ложи, которого считали ангелом-хранителем Изабеллы II.

На некоторое время законы, направленные на преследование Церкви, были приостановлены. Событие первой важности заставило задрожать весь полуостров.

Конгресс, голосовавший полным составом, ста тремя голосами против шестнадцати признал Королеву совершеннолетней досрочно. И на 10 октября 1843 года была назначена церемония коронации. В этот день Изабелле исполнилось тринадцать лет.

Тем временем, как королевский двор в Мадриде готовился к празднованиям, а Королева примеряла корону, дон Карлос Луис, граф Монтемолин и сын дона Карлоса Марии Луиса, возобновил военную кампанию, стремясь захватить трон.

Пред лицом военной опасности Олосага возглавил правительство, и однажды утром явился в кабинет к Её Величеству.

Нужно распустить Конгресс и Кортес, — прокричал он, испугав камеристок, выбежавших из апартаментов королевы.

Изабелла взглянула на него удивлённо. Она не понимала политических закулисных игр. Но генерал Серрано говорил ей, что не нужно доверять Олосаге.

— Но этот состав Конгресса сделал меня королевой! — произнесла Изабелла.

— В этом Когрессе полно бандитов! — настаивал Олосага.

— Я не верю. Всёго лишь несколько месяцев назад они утвердили моё совершеннолетие. Они не могли измениться за столь короткий срок.

— Дело в том, что Ваше Величество не разбирается в этих вещах. Подпишите этот королевский указ. Я всё отредактировал.

— Я ничего не подпишу! — воскликнула Изабелла и села за королевский письменный стол, чтобы выглядеть более важно.

— Вы должны подписать его! Чтобы выйти на новые выборы, у нас должны быть развязаны руки.

Он положил перед девочкой бумагу и показал, где нужно поставить подпись, а где — королевскую печать.

Изабелла II больше доверяла Небесам и генералу Серрано. Она была решительно настроена не делать ничего без его совета. Изабелла посмотрела на бумагу, а затем на Олосагу.

Министр был полным и рыхлым. Несмотря на молодость, он не отличался привлекательностью. А в этот момент ещё и раскраснелся от негодования.

— Если вы не подпишите этот королевский указ, то я обещаю вам тяжёлые времена. Возможно, ваш двоюродный брат окажется на этом троне. Подпишите здесь! — твёрдой рукой он отобрал у королевы куклу и дал ей перо с чернилами. Затем он сам поставил королевскую печать и торопливо удалился из кабинета, держа в руках документ, как некую драгоценность.

Но это не помогло. Вскоре убрали и Олосагу, а новое правительство присягнуло на верность королеве. Его возглавил Гонсалес Браво.

Шли последние дни 1843 года. Изабелла II в окружении самых верных ей людей возглавила церемонию и осталась очень довольна новостью о том, что одним из самых первых решений нового кабинета стало распоряжение о возвращении в Испанию бывшей правящей королевы — её матери, которая уже официально стала женой Фернандо Муньоса.

В мае 1844 года, когда война между карлистами и традиционалистами достигла кульминационного момента, генерал Рамон Нарваес проявил всю свою власть и взял на себя обязанности главы правительства, хотя по-прежнему пост Министра по делам войны занимал согласно королевскому распоряжению генерал Серрано.

В это время отец Кларет продолжал воплощать свой план миссий и духовных упражнений для священнослужителей. Но в то же время большую часть своих сил он отдавал издательству религиозной литературы, которое сам же и основал.

— Нужно распространять книги, брошюры и листовки. Это одно из мощнейших средств для евангелизации, — утверждал Кларет. — Не все могут прийти на проповедь; но каждый может прочитать книгу. Если они не придут в храм, то книга придёт в их дома. Книга останется там. Она как неустанный проповедник будет возвещать истины, не покидая человека.

Между миссиями Антонио Кларет полностью отдавал себя созданию книг и брошюр.

Как-то, проезжая по Таррагоне, он встретился с двумя друзьями — отцом Антонио Палау и отцом Хосе Кайшалом. Эти священники полностью разделяли его миссионерский пыл.

— Ты, — обратился Кларет к Кайшалу, — должен возглавить издательство. Я не могу оставаться в Барселоне, потому что должен ходить с миссиями по деревням. Ты должен стараться печатать недорогие книги большими тиражами.

— Но…

— Никаких «но»! Доверься Господу. Печатай всё, что я буду присылать тебе. У меня уже готова книга для молодёжи, ещё одна — для семинаристов. Также, молитвенник и катехизис с толкованием. Ещё я перевёл несколько книг с французского.

— Но в таком случае… авторские права…

— Это мелочи. Помни, что мне не нужно ни сентимо за мои книги. И те, которые я перевожу, тоже должны раздаваться людям.

После его отъезда Палау и Кайшал схватились руками за голову.

— Это ураган! Это просто ураган! — воскликнули они. — Откуда этот человек черпает силу, и где он находит время?

— Он поднимается ни свет, ни заря, молится дольше, чем мы оба взятые, пишет, проповедует, руководит духовными упражнениями для священников и монахинь, организует занятия по катехизису, ходит везде только пешком, ест то, что ему подают люди, принимает исповеди до полуночи…

— Бывают дни, когда он до шести раз выступает с проповедями.

— Да, и его проповеди длятся по часу. Но все очень внимательно его слушают.

— А тебе известно, что произошло в Алфорхе? Он готовился к проповеди, когда инкогнито прибыл военный губернатор. Ему говорили, что Кларет — карлист-фанатик, который ходит по деревням, проповедуя в пользу дона Карлоса. Власти прислали полицейских, чтобы те арестовали Кларета. Похоже, что это проделки всем известного «отца Мигеля».

— Отец Мигель?

— Да, это святоша, который живёт в Алфорхе. Его зовут Мигель Рибас, и он выдаёт себя за монаха. Он говорит о том, что его посещают ведения, посланные с небес, и предсказывает всякие странности. В епархии Таррагоны его называют «еретик из Алфорхи». Он многих ввёл в заблуждение, поэтому боится, что Кларет выведет его на чистую воду.

— Ну, и что было потом?

— Ничего. В последний момент Кларета вызвали к Архиепископу Таррагоны, который хотел прояснить ситуацию. Кларет так поговорил с архиепископом и военным губернатором, что они, наконец, поняли, что всё это было клеветой.

— Ничего себе!

— Подожди. Кларет всё равно добрался до Алфорхи, где выступил с проповедью. И «отец Мигель» обратился по-настоящему! Он отказался от своих прежних убеждений, и всё закончилось хорошо.

Не так много времени прошло после их последней беседы с отцом Кларетом, как Кайшал получил новое письмо.

— Мой друг, не забудьте поторопить дела с катехизисом, не оставьте без внимания и другие книги, которые я вам прислал… Я сейчас с миссией в Манресе, приходит много людей. А в понедельник начинаю следующую миссию в Санпедоре, а затем снова буду здесь, чтобы провести духовные упражнения для монахинь-доминиканок, капуцинок, сестёр, занимающихся обучением. Одновременно я займусь основанием братства Сердца Марии. А потом я пойду в Барселону, и там проведу упражнения для монахинь. В каждом монастыре я оставляю в подарок несколько экземпляров книги «Душевная борьба», чтобы они читали её всей общиной…

Работайте изо всех сил во славу Божью и ради ваших братьев. Я уже и не знаю, что делать дальше; я подвергаюсь опасностям военным и морским, отказываюсь от всего, не отдыхаю ни днём, ни ночью; у меня нет ни сентимо; единственное, чего я хочу, это чтобы мне присылали книги. Ради любви Господа, помогите мне!..

Каноник Хосе Кайшал положил письмо на стол.

— Это настоящий Божий человек, — сказал он. Итак, с чего начнём?

X

По дороге на Олот уже невозможно было пройти. Бандиты хозяйничали на всём протяжении тропинки, и люди их очень боялись. Они занимались грабежами и нисколько не сомневались, по самую рукоятку вонзая кинжал в спину путешественника.

Эти шайки действовали в горных районах и в долине, существуя за счёт грабежей. Бородач Хайме, Хосе Мария, «дети Эсихи» и многие другие стали полными хозяевами дорог. Даже власти некоторых посёлков должны были платить дань, потому что у них не было сил, чтобы справиться с бандитами.

Антонио Кларет поднимался по горному склону, уповая на Господа. Отправляясь в путь, он обратился к Божьей Матери, как всегда поступал в трудные моменты. Он долго молился перед её образом и просил её защиты во время странствования. В этот вечер он должен был начать миссию в Олоте. Выходя из дома, он снова приблизился к образу Девы и пару раз дотронулся до её накидки, подобно ребёнку, который хочет обратить на себя внимание матери.

— Мать моя, посмотри на меня!

И затем он отправился в путь, преисполненный радости.

Бандиты увидели его издалека. Спрятавшись за скалами, они поджидали своих жертв, как ястребы-перепелятники выслеживают добычу.

Когда Кларет приблизился, они вышли на дорогу:

— Стой, капеллан! Жизнь или кошелёк!

— Берите жизнь, кошелька у меня нет, — спокойно ответил Кларет.

Это были трое грязных и заросших людей. Они разглядывали его со скалы, из-за их поясов торчали рукоятки кинжалов.

— Обыщи его! — приказал главарь.

Они торопливо приблизились и отняли у него котомку.

— Пришёл твой час, капеллан! Приготовься к смерти!

— Друзья, — сказал Кларет. — Я не боюсь смерти. Я сожалею, что вам придётся принять на душу ещё один грех.

— Меньше болтай и уповай на Бога!

— Каждому, приговорённому к смерти, полагается последнее желание, — продолжил Кларет, не изменившись в лице. — Прошу вас выполнить мою просьбу.

— И что ты хочешь?

— Меня ждут в Олоте. Сегодня вечером я должен начать миссию, а рано утром отслужить мессу в честь покровителя Олота. Позвольте мне исполнить мой долг. Но, отслужив мессу, я вернусь к вам, чтобы вы выполнили ваше намерение. Что вы на это скажете?

— Занятно, — ответили они. — Мы не такие дураки, чтобы отпустить тебя. Ты расскажешь полиции о нашем убежище.

— Я никому ничего не скажу, — сказал Кларет. — Я даю вам слово священника, что никому ничего не скажу и вернусь рано утром.

Бандиты посмотрели на него с удивлением.

— Не выйдет. Мы тебе не верим.

— Почему? Я никогда не лгу и никого не обманываю.

Главарь банды подошёл к нему почти вплотную.

— Хорошо, — сказал он. — Идите на свою мессу. Но утром мы ждём вас на этом месте.

Этим вечером отец Антонио Кларет проповедовал в Олоте перед внимательно слушавшей его толпой народа. Потом он исповедовал до полночи, а на следующее утро отслужил мессу в честь покровителя посёлка.

В разгаре утра на высокогорной тропинке бандиты увидели приближающегося к ним священника.

— Друзья, — крикнул он. — Вы где? Я пришёл, как обещал.

Бандиты выжидали некоторое время, а потом появились из-за скал, служивших им защитой. Их лица побледнели.

— Либо это сумасшедший, либо святой! — воскликнул предводитель бандитов с высоты.

— Ни тот, ни другой! — сказал Кларет. — Я лишь держу данное мной слово. Спасибо, что вы разрешили мне уйти вечером. Теперь я готов.

— Но зачем же вы пришли, капеллан? — спросил предводитель.

— Потому что я вам обещал. Но, прежде чем я умру, подумайте о своих душах. Я не сомневаюсь, что вы крещены именем Иисуса Христа. Как же вы распорядились своим крещением? Чтобы жить грабежами, убивая людей? Разве Христос не умер за вас на кресте? Неужели вы забыли, что Бог любит вас, хоть вы и не храните его образ в своей душе?

Воцарилось молчание. Предводитель перестал хвататься за кинжал и спустился со скалы туда, где стоял отец Антонио. Взял его за руку и отвёл в сторону, под сень гигантской сосны.

— Я хочу всё изменить, — сказал он твёрдо. — Вы правы, капеллан. Ребёнком я помогал во время мессы. И моя мама плакала, когда я занялся бесчинствами. Чего вы хотите? Жизнь стала тяжёлой, и я позабыл и советы матери, и Заветы Бога, который смотрит на нас. Вы думаете, он простит меня?

— Бог прощает больше, чем все наши грехи, — сказал отец. — Ты — блудный сын, возвращающийся в отцовский дом. А там уже давно Господь ожидает тебя, открыв тебе свои объятья.

Приблизились и остальные члены шайки. Кларет исповедовал их в тени дерева, а затем все вместе спустились с горы.

Через несколько дней Кларет вернулся в Олот. Его дружба с Хоакином Масмитха и де Пуигом всё крепла.

Они дружили уже тридцать шесть лет, и их души стали душами-близнецами. Приход в Олоте, главном посёлке этой горной местности, Кларета знали как человека, целиком отдавшегося делам Церкви; и Масмитха стал для Антонио тем человеком, который разделял с ним одни и те же идеалы. Они шли одними дорогами, даже если кто-то из них был привязан к какому-то городу паствой, а другой шагал по разным тропкам.

При встрече они составляли планы по евангелизации и изучали способы расширения апостольской работы.

— Эта идея, — говорил ему Кларет, — хороша и принесёт большую пользу Церкви и Родине.

Отец Хоакин предложил организовать монашескую конгрегацию для женщин, которые занялись бы воспитанием и обучением девочек.

— Дети всеми заброшены, — говорил он. — Семьи разрушены войной и отсутствием веры. А монашеская конгрегация может сделать очень много, воспитав новое поколение, которое потом послужит родине и станет образцовыми христианами.

— Давай! Давай! — подбадривал его Кларет. — Положимся в этом деле на защиту Божьей Матери.

— Я уже подобрал семь великодушных девушек, готовых посвятить свою жизнь христианскому воспитанию. Мы назовём их «Дочери Сердца Марии».

— Молодец! Молодец! — повторял Кларет. Я уже давно мечтаю создать ассоциацию священников, которые хотят посвятить себя миссиям. Я также хотел отдать их под покровительство Сердца Марии. Но пока мне это не удавалось — то была война, то много работы, то друзья не советовали. Многие помехи до сего момента препятствовали созданию этой миссионерской группы. Но я верю Богу и тому, что однажды эта мечта станет реальностью.

Да, в те дни мечта Кларета казалось далёкой от воплощения. В Испании снова назревала гражданская война и, как следствие, начались преследования Церкви.

На дорогах Каталонии появились вооружённые до зубов группы карлистов, которых народ называл «утренними пташками». Они вставали под знамёна, приспущенные доном Карлосом Марией Исидро и его сыном Карлосом Луисом, графом Монтемолином. И против либерализма выступили защитники религии.

Три тысячи «пташек» шастало по местности, принимая участие в столкновениях и бросая вызов королеве. Ими управлял генерал Кабрера, смелый вожак, боровшийся со шпагой в одной руке и распятием в другой.

В военных правительствах Каталонии и Мадрида снова начались интриги. А одной из излюбленных целей был отец Кларет.

— Этот священник собирает много людей во время своих миссий, — говорили они.

— У него такое влияние, что люди относятся к нему как к идолу.

— Достаточно будет одной грязной «утки», чтобы все эти толпы бросились от него к дону Карлосу.

— Это опасно, опасно, — сказали представители либералов, почёсывая подбородки.

— Нужно помешать ему и, если это возможно, заставить его молчать. Это, должно быть, священник карлистов.

Так сплеталось полотно истории. И от слов они перешли к делу. Пикеты солдат следили за всеми его передвижениями, выбирая момент, чтобы поймать проповедника на любом неосторожном слове.

Как-то поздно вечером отец Антонио исповедовал в приходской церкви в Хелтру у врат в снежное царство. Кто-то привёл в действие мощную бомбу в двух метрах от исповедальни. Кларет собрал главных в посёлке людей, алькальда и старосту, сказав им:

— Конечно, не всё всем нравится. Но то, что происходит здесь, переходит все границы. Я ухожу.

— А что же с миссией? Вы её не закончите?

— Нет, друзья.

Через несколько дней к нему пришёл священник из Конгрегации Святого Висенте де Паула.

— Меня зовут Буэнавентура Кодина, — сказал он. — Его Святейшество Папа только что принял предложение королевы, и я получил назначение епископом Канарских Островов. Там спокойная обстановка, и пока нет преследований. Не поедете ли вы со мной, чтобы продолжить свои миссии на островах?

— Монсеньор, — ответил Кларет. — Я благодарю вас за вашу любезность. Но я не могу поехать никуда, если меня не отправит меня мой епископ. Поговорите с отцом Лусиано Касадеваллом. Если он согласится, то я с удовольствием отправлюсь на Канары. Если он скажет «нет», то я с радостью останусь здесь. Я не боюсь преследований. Я буду проповедовать Евангелие, даже если возле амвона меня будут караулить с кинжалом.

Но отец Лусиано дал своё согласие. В начале 1848 года на Канарских островах Кларет приступил к осуществлению плана по проведению духовных упражнений для священников, семинаристов и монахинь. Одновременно он начал миссионерские проповеди. Отправным пунктом его миссий стал приход в Лас Палмас.

XI

И снова кардиналы в красных шапочках и карминовых накидках длинной процессией вошли во Дворец Квиринал. Все присутствующие взирали на них с надеждой. Были запущены всевозможные механизмы, чтобы заранее узнать решение Конклава. Послы ждали нового Папу, который был бы угоден их хозяевам, поэтому они были готовы оказывать давление, называть имена, высказывать скрытые угрозы, использовать орудие наложения вето.

Умер монах-камедул, управлявший Церковью под именем Григория XVI. А в средине 1846 года кардиналам пришлось избирать его преемника.

Из уст в уста переходили несколько имён. Это были вероятные кандидаты. Но, входя в Конклав уже почти папами, они выходили кардиналами.

Среди претендентов были известные и благодетельные персоны: архиепископ Имолы, Хуан Мария Мастаи, граф Феррари; архиепископ Равены Фалконьери Мелини; Апостольский Посланник из Форли Паскуали Джизи; Государственный Секретарь Луис Ламбрускини.

У народа также был свой кандидат: старый монах-капуцин Луис Микара, человек простого происхождения. Под его неказистым лицом скрывалась душа святого. Прибывая на Пьяцца Барберина, чтобы войти в Конклав, он услышал крики, приветствовавшие его как Папу. А в экипаже кардинал Микара сидел с закрытыми глазами и поднятым подбородком, произнеся с болью:

— Все сошли с ума! Сошли с ума!

После объявления начала церемониала регламента голосования, кардиналы приняли участие в мессе в честь Святого Духа и помолились. Пятьдесят выборщиков должны были решить и избрать того, кто займёт место рулевого в ладье рыболова Петра.

В торжественной тишине часовни Павла V неспешно звучали голоса трёх счётчиков, которые подсчитывали поданные голоса.

Первое голосование показало, куда и к кому склоняется предпочтение голосующих: Ламбрускини — 15 голосов; Мастаи — 13 голосов; Фалконьери Мелини — 5 голосов. Меньшинство голосов были отданы следующим кардиналам: Джизи, Солиа, Фелипе Анджелису и Микаре.

Вечером четырнадцатого июня было проведено второе голосование: Мастаи — 17 голосов, Ламбрускини — 13 голосов, Фальконьери Мелини — 4 голоса.

В третьем голосовании Архиепископ Имолы получил преимущество: Мастаи — 27 голосов, Ламбрускини — 11 голосов, Фалконьери Мелини — 7 голосов.

Но не было необходимого большинства, чтобы белый дым поднялся над старой крышей дворца Квиринал. Толпа на площади и прилегающих улицах вздыхала в нетерпении, перебирая имена претендентов.

Наступило время четвёртого голосования. Монсеньор Хуан Мария Мастаи покрылся потом, сидя на своём месте в часовне Павла V и слушая имена, непрестанно повторяемые счётчиками. Когда количество голосов, поданных в его пользу, достигло тридцати, он махнул рукой кардиналу Фьески, чтобы тот притих. Счётчик продолжал оглашать результаты, дойдя до 36. Он стал новым Папой: Кардинал Архиепископ Имолы, граф Феррери принял имя Пия IX. Конклав продлился не дольше 40 часов.

Прозвенел серебряный колокольчик, и вошли помощники. Велели принести самую маленькую из белых сутан, приготовленных заранее.

В этот момент новость достигла площади, где собралась толпа.

— У нас есть Папа! У нас новый Папа! — кричали люди в радостном безумии.

— Они просят самую маленькую сутану!

Должно быть это Джизи! Это невысокий кардинал Джизи!

И новость пронеслась по Риму. Курьеры отправились в родное местечко Джизи, Чеккано, успев прокричать даже возле муниципалитета. Народ стал стучаться в двери дома семьи Джизи, а его родители начали принимать поздравления.

Тем временем внутри Квиринала кардинал Мастаи принимал поздравления и наставления всех кардиналов, написав несколько строк своим собратьям — жителям Синигаллии.

«Благословен Бог, который превозносит и стыдит, который удостоил мою скромную особу до высшего в этом мире поста. Да сбудется его святая воля!

Я осознаю всю тяжесть моих обязанностей, свою собственную ничтожность и ничтожность своего духа. Просите, чтобы молились о вас, и молитесь также обо мне.

Если муниципалитет захочет каких-либо празднований, то пусть лучше предназначенные для этого деньги пойдут на нужды города».

Через несколько часов кардинал Томас Рьярио Сфорса вышел на балкон дворца, и безумствующая толпа, выкрикивавшая имя Джизи, замолкла.

— Вы видели, что пошёл белый дым, — крикнул он. — У нас новый Папа! Это Его Высокопреосвященство кардинал Хуан Мария Мастаи Феррери, который принял имя Пия IX.

Волна аплодисментов и криков взметнулась из толпы. И пушки крепости Сант Анджело взорвали воздух, приветствуя нового Папу.

Выборы, с точки зрения либеральных правительств Европы, прошли удачно. Кардинал Масаи был известен своим великодушием и современными взглядами. Ему было 54 года, и одним из его первых решений стало освобождение всех политических и обычных заключённых, находившихся в тюрьмах Папского государства.

Либералы всех стран стали прославлять имя нового Папы. Каждое слово, каждый жест Пия IX прославлялся и обожествлялся силами, которые тайно манипулировали толпой. Безумие, охватившее людей, обретших «Папу-революционера», дошло до такой степени, что кардинал Джизи, секретарь Папского Государства, вынужден был опубликовать Декрет от имени Понтифика, запрещающий продолжение празднований.

— Война Австрии! Война Австрии! — начали выкрикивать самые отчаянные головы.

Ночь семнадцатого июля 1846 года. Рим мог лицезреть одного из корифеев либерализма — хозяина таверны Анджело Брунетти, разводившего на площади огонь. А в то время, когда на площади собирался народ, поил их, раздавал им зажжённые факелы, чтобы привести потом этих людей к Квириналу, прославляя Папу и выступая за войну с Австрией.

Постепенно группы масонов и либералов начали кусать руку, которую целовали несколько месяцев тому назад. Папа Пий IX настойчиво противился разделению Церкви на «григорианцев-традиционалистов», сторонников предыдущего папы Григория XVI, и «благочестивых», современных и революционно настроенных. Меньше всего Папе хотелось выступать против королевской власти и итальянский республики, возглавив войну против Австрии, чтобы объединить полуостров.

Через два года поздравительные выкрики либерально настроенной толпы превратились в угрозу. Папа не соглашался превращать Церковь в орудие партий и правительств. И так же, как в дни выборов, Папа Пий IX направлял ладью Петра вперёд, выплывая между волнами националистов и революционеров, теперь с той же скоростью плыл назад. Когда кардиналом Церкви стал Монсеньор Марини, традиционалист и противник перемен, чаша переполнилась. Агенты революционеров и масонов убили графа Перегрино Росси, министра Папы, у самого входа во Дворец.

— Оружие гражданам! — голосили на улицах Рима пикеты из людей, одетых в зелёно-бело-красное — цвета республики, противостоящие цветам Ватикана. На площади Нации установили плакат с богохульственной надписью — «Смерть Христу! Да здравствует Баррабас!»

Войска Пьямонте стояли уже у ворот Рима, заявляя, что не нужен такой Папа, который не хочет ни объявлять войну Австрии, ни уступать свои территории в пользу единства Италии.

В конце 1848 года ситуация с Пием IX стала невыносимой. Штурм Квиринала стал вопросом часов. Послы Франции, Испании, Баварии, Португалии, России, Голландии, Пруссии, Бельгии и Бразилии сменяли друг друга, лично охраняя Папу, и разрабатывали план по его спасению от фанатиков.

Однажды вечером посол Франции поднялся по одной из лестниц Квиринала. Он знал, что обычные охранники сменили Швейцарских гвардейцев и следили за каждым шагом тех, кто проходил в папские покои. Посол представил свои документы и карточку с приглашением на личную встречу с Папой Пием IX. Затем он прошёл в личное помещение Понтифика, и охранники из-за дверей в течение часа внимательно слушали всё, о чём они говорили.

На самом деле французский посол был в кабинете один. Он изменял голос, имитируя беседу, просто читая вслух утренние газеты.

Между тем с заднего двора выехал экипаж, который направился в сторону Каэты, не вызвав подозрений. Внутри экипажа сидел священник, одетый в простую чёрную сутану, женщина и юноша, которые своими телами загораживали окошки кабриолета.

Когда посол Франции покинул Квиринал, его супруга, сын и Папа Пий IX уже покинули Рим, проехав полтора часа. У лошадей на губах была пена, а их морды были повёрнуты в сторону Гаэты.

На Канарских островах, где он проповедовал уже в течение года, Антонио Кларет пел хвалебный гимн, узнав, что Папа жив и здоров, и находится под защитой Короля Неаполя.

Пришла и новость о том, что правительство Испании предложило Папе своё гостеприимство на территории полуострова. Перспектива того, что Папа будет у него «дома», радовала Кларета.

«Я собираюсь вернуться на корабле в мае этого 1849 года, — без промедления написал он своему другу. — Но если Понтифик отправится в Барселону, напиши мне, и я приеду раньше».

Но Пий IX не приехал в Испанию. При поддержке испанских, французских, неапольских и австрийских войск он вернулся в Рим. Возвращение Папы дало толчок появлению беспокойной «романской республики».

Кларет остался на Канарских островах до мая, а потом отплыл на корабле. А пока проповедовал от деревни к деревне, евангелизируя бедных, проводя духовные упражнения для священнослужителей, создавая книги и брошюры, которые затем отправлял Кайшалу. Эти издания, после выхода первых тиражей, распространялись по всей Испании.

Его слава проповедника достигла на островах немыслимых масштабов. Из жёлтых и зелёных ветвей пальмы сооружались триумфальные арки. Его встречали выстрелами из оружия и радостными криками, осыпали цветами с балконов. Но радостные волнения не препятствовали поставленной цели. Настоящая миссия начиналась во время посещения больных, проповедей в переполненных храмах и на площадях, если храмы были слишком маленькими, часов, проведённых в исповедальне и во время утренней молитвы, когда Кларет обдумывал свою прошлую и настоящую жизнь наедине с Господом, вдали от шума толпы.

Мне нужно работать больше, — говорил Кларет. — Нельзя терять ни секунды. Благодарю тебя, Господи, за то, что ты благословил этот скромный труд, и помоги мне достойно продолжить его. Не дай ни тщеславию, ни страхам преследований завладеть мною. Не позволяй мне забывать об умерщвлении плоти.

Кларет улыбнулся и взглянул на дарохранительницу.

— Господь, видишь ли ты, что происходит? — сказал он, вспоминая начало одной из миссий, проведённых за несколько недель до этого. Тогда он шёл в компании ещё одного миссионера, который устал идти пешком и предложил ехать верхом на верблюде.

— Если вы не поедете на верблюде, то я тоже на него не сяду, — сказал его попутчик, утирая лицо платком.

— Хорошо, поехали.

И оба священника залезли на спину верблюда, чтобы доехать до посёлка. Но этим же вечером к нему подошёл какой-то человек и отозвал его в сторону.

— Скажите мне правду! Ведь вы не отец Кларет?

— Конечно, это я!

— Нет. Вы не он. Потому что все говорят, что отец Кларет — человек, который всегда умерщвляет плоть, поэтому он передвигается только пешком. А вы приехали сюда на верблюде.

ХII

Май 1849 года. В Испании царила весна. С борта корабля, на котором он возвращался на полуостров, Антонио Кларет обозревал очертания Барселоны, напоминавшей крепость. И эту крепость нужно было завоевать ради Евангелия.

В акватории порта суетились многочисленные судна. Город кипел от суеты, а густой дым фабрик напоминал дым, изрыгаемый морским чудовищем, способным проглотить всю торговлю и людей. На прилегающих к городу полях труженики вязали снопы.

Но, без сомнения, политика было основным занятием испанцев. Министры сменяли один другого, но Королева не могла решить проблемы. Она не была готова к этому. Девочка-подросток была вынуждена заниматься этим в силу обстоятельств, а её взросление было затруднено поиском своего характера. Лишь непосредственный жизненный опыт с его радостями и болями мог помочь ей в жизни. Но этот путь был чреват огорчениями.

Для Королевы это был решающий период. Как только ей исполнилось пятнадцать лет, политики принялись подыскивать ей мужа. Учитывая её статус королевы, она не могла отдать своё сердце, пренебрегая придворными условностями, политическими соглашениями и фокусами международных отношений.

Кандидатов на руку королевы было хоть отбавляй. Изабелла II была симпатичной пухлой девушкой, живой и великодушной. Несомненно, её манеры были посредственными, но на её голове привлекательно сверкала корона.

Её мать, бывшая Королева-Регентша, решила выдать её замуж за Франсисико де Асис, герцога де Кадис, сына брата Фернандо VII, который, соответственно был двоюродным братом Королевы. Тайные переговоры начались ещё в 1836 году, когда Изабелле было всего лишь пять лет.

А теперь, когда королеве исполнилось пятнадцать, многие европейские правительства также проявляли интерес.

Франция предлагала трёх кандидатов, среди них был даже сын самого короля Луи Филиппа.

Англия предложила Леопольда Саксонского.

Генерал Эспартеро мечтал выдать Королеву замуж за сыном Короля Португалии, чтобы объединить две короны Иберийского полуострова.

Папа советовал остановиться на кандидатуре ещё одного двоюродного брата Изабеллы, графа де Монтемолин, сына дона Карлоса Марии Исидро. Это было бы единственным решениям, чтобы объединить карлистов и конституционалистов и положить конец гражданской войне.

Бывшая Королева-Регентша изменила решение по поводу кандидатуры в мужья дочери и настаивала, чтобы та вышла замуж за собственного дядю, графа де Трапани…

На встрече в Эу вершители судеб решили, что Королева Испании должна выйти замуж за Бурбона. Поэтому в качестве претендентов остались герцог Севильский и его брат Франсиско де Асис, герцог де Кадис — оба были двоюродными братьями Изабеллы.

Изабелла была единственной, кто не имел права голоса при выборе милого ей супруга.

Так или иначе, из двух двоюродных братьей Королева предпочитала Энрике — смелого, великодушного, немного задиристого, но приятного товарища. Но о юноше ходила слава, как о человеке, склонном к прогрессу и либерализму. А это пугало обитателей дворца.

Королева понимала, что выбора нет. Оставался лишь двоюродный брат Франсиско, который хоть и носил погоны полковника королевской армии, но не отличался абсолютной порядочностью, свойственной испанским военным той романтической эпохи.

Двадцать шестого августа 1846 года кабинет официально объявил о помолвке пятнадцатилетней Королевы с её двадцатипятилетним двоюродным братом Франсиско де Асис. В этот же день было объявлено о помолвке сестры Королевы, Инфанты Луисы Фернанды с французским графом де Монпасье.

Десятого октября, Франсиско де Асис, которого некоторые называли Пакито, получил титул Величества и почётное имя Короля-консорта.

На молебен в церкви Аточа пришли толпы людей. А потом до рассвета танцевали, празднуя это событие.

Принимая во внимание события, предшествующие браку, лишь немногие были уверены в нормальной семейной жизни королевской пары. Как и следовало ожидать, не прошло и года после начала семейной жизни, а уже весь Мадрид говорил о разводе королевской четы. Переполненные ядом завистники пускали слухи и сплетни, но некоторые из них имели реальную основу. В самом деле, Франсиско де Асис жил во дворце Эль Пардо, а королева Изабелла — во дворце Ла Гранха. Обоим прислуживали придворные, которые заискивали им в лицо, и злорадствовали за спиной. Некоторые, наиболее смелые, отваживались давать советы королевской паре: пусть Изабелла начинает бракоразводный процесс или аннулирует брак, заявив об импотенции супруга и невозможности дать наследника испанскому трону; а король пусть зарядит пистолет и направит его в сердце генерала Серрано.

Из Парижа генерал Нарваес снова обращался с предложением возглавить правительство и обещал расстрелять Серрано на главной площади Мадрида в присутствии всего Дипломатического Корпуса, чтобы защитить честь Испании.

Третьего октября 1847 года Нарваес вернулся, чтобы организовать новое министерство, но не выполнил своё угрожающее обещание. Он довольствовался тем, что удалил генерала Серрано из Мадрида и заставил королевскую пару жить в одном дворце и делить одну спальню.

Изабелле пришлось уступить. Она назначила Серрано Генерал-Капитаном Гранады и попрощалась с ним. А Нарваес возглавил правительство, поддерживаемое консерваторами.

В дни, когда Антонио Кларет возвращался с Канарских островов, Нарваес уже не был столь популярен, и 1849 год грозил новыми волнениями. Однако вынужденное перемирие, установленное железной рукой, помогло Антонио приступить к осуществлению плана, который он вынашивал в своём сердце.

Двадцать девятого мая он написал Кайшалу:

«Наконец-то у меня появилась возможность заняться организацией группы священников, служивших бы той миссии, о которой мы говорили ранее. Божья воля на то, чтобы мы проповедовали людям как через книги, так и при помощи миссионеров».

Священники, которые «служили бы этой идее» были молодыми людьми с апостольским устремлением. Кларет хорошо и достаточно давно знал их.

Идея заключалась в том, чтобы организовать группу евангелизаторов, которая могла бы развернуть широкую миссийную деятельность по всей Испании.

Шестнадцатого июля 1849 года группа священников собралась в семинарии Вика, которая пустовала по причине летних каникул, для духовных упражнений, проводимых отцом Кларетом.

Через окна они могли видеть гору Монтсени, которая каменной громадой возвышалась на горизонте. Возле неё сталкивались и умирали долины, переливающиеся от солнечного света. Только нескольким соснам удалось добраться до вершин Колл Эспина, и их зелёные кроны склонялись над Виком.

— Сегодня мы начинаем великое дело, — сказал Кларет, глядя в лица своих товарищей.

Мануэль Виларо повернул голову и улыбнулся. Ему было тридцать два года, и ему часто доводилось сопровождать отца Кларета в его миссиях.

— Способны ли мы на такое великое дело, если мы так молоды, и нас так мало?

— Неважно, Мануэль, неважно, — сказал Кларет. — Безусловно, мы молоды, нас мало. Тем больше нам нужно полагаться на волю Божью.

На другом конце скамейки сидел Доминго Фабрегас, теребя рано поседевшие волосы. Ему также было тридцать два года, и он посвятил свою жизнь миссиям в приходах и духовным упражнениям для священников.

— Это слишком большая задача! — произнёс он, сомневаясь в уверенности Антонио.

— Ты думаешь, что мы не справимся? Уверяю тебя, Доминго, ты увидишь, как всё наладится!

— Безусловно, это прекрасный план, — сказал отец Хайме Клотет. — Но я для этого не гожусь. У меня нет ораторских талантов, да и здоровьем я подкачал.

Худощавому и невысокому отцу было двадцать семь лет.

— Я не спрашиваю о состоянии здоровья или личных качествах! — энергично воскликнул Кларет. — Нравится вам план или нет?

— Да, план хорош.

— Так давайте действовать! Нужно положиться на Бога и Пречистую Деву. Ведь наш труд придётся ей по сердцу! Сыновья Сердца Марии! И этого хватит, чтобы зажечь сердца любовью и силой, которая позволит нам нести Евангелие по всему миру! А что скажешь ты, Эстебан?

Эстебан Сала показал своё согласие. Он был старше всех в свои тридцать восемь лет. У него был богатый опыт проповедника и духовного наставника. Его дружба с Кларетом насчитывала годы. Поэтому он знал, что всё, что задумывал отец Кларет, получало благословение Бога.

Сидя в углу, Хосе Шифре нервной рукой теребил подбородок. Ему не требовалось выражать своё согласие. Весь этот смелый план приводил его в восторг. То, от чего у других кружилась голова, придавало ему уверенности в своих силах и безграничную веру в Бога. Ему было тридцать два года. Высокий, худощавый. У него был удлинённый нос и ястребиные глаза. Ему зарождающаяся конгрегация представлялась эскадроном отважных солдат, которые под знаменем Христа были готовы встретиться с врагом.

Потом они все помолились и обсудили планы Кларета.

После окончания этих дней уединения, шесть священников остались жить в семинарии Вика.

Они делили всё. Разработали распорядок жизни и через молитвы и занятия готовились отправиться с проповедями по всей Каталонии, следуя принятому всеми плану евангелизации. Некоторые священники объединялись в группы.

Но через месяц после начала работы, когда они только приступили к выполнению многообещающего плана, общину постиг тяжёлый удар. Как если бы топором ударили по молодому побегу.

Антонио Кларет заканчивал проповедь во время духовных упражнений для священников Вика. Когда он спускался с амвона после последней проповеди, к нему торопливо подбежал посыльный.

— Епископ Касадевалл срочно просит вас прибыть к нему.

Кларет обрадовался.

— Благословен Бог! — подумал он. — Конечно же, он доверит нам большую миссионерскую работу. Это огромное невозделанное поле. Люди жаждут услышать Евангелие. Как бы хотелось, чтобы тех, кто несёт Евангелие, стало как песчинок в море!

Когда он прибыл к епископу, то увидел, как отец Лусиано Касадевалл склонился над письменным столом. Епископ ласково поприветствовал его. В течение многих лет он считал Кларета лучшим в Испании миссионером. И теперь, увидев, что тот входит, быстро поднялся, чтобы сообщить ему хорошую новость.

Он протянул руку и взял со стола конверт с двумя печатями Папского Нунция.

Кларет смотрел на него удивлённо. Открыв конверт, он впал в ступор.

— Это невозможно! — воскликнул он. — Невозможно!

Касадевалл приблизился к нему и по-дружески положил руку на плечо.

— Антонио, — сказал он. — Обдумай это наедине с Господом. Папа доверяет тебе паству, чтобы ты приготовил её к жизни вечной. Мы принадлежим не себе, а Церкви.

Но Кларет не слышал его. В глубине его сознания многоголосый хор выкрикивал ему множество советов. Ему даже удалось расслышать взрыв смеха. Он закрыл глаза и посидел в молчании, обдумывая за столом письмо Нунция, в котором сообщалось о его назначении архиепископом Кубы.

XIII

Сеньор Аррасола, Министр юстиции Её Величества Изабеллы II, имел полномочие назначать епископов, которые должны были быть представлены Папе. Это действовали так называемые «законы Патроната», при помощи которых испанские монархи вмешивались в дела Церкви.

Графу де Тедилья в 1486 году удалось добиться привилегий при помощи подарков и поклонов в адрес Папы Иннокентия VIII. Среди этих привилегий, была утверждена Булла о Патронате Гранады, но в 1506 году эти привилегии были расширены Папой Юлием II.

Но то, что Папа считал милостью, испанские монархи стали считать своим правом. Поэтому Министр юстиции в 1849 году занимался назначением епископов на многочисленные епископские троны Испании.

После смерти архиепископа Бургоса на его пост был предложен монах Сирило де Аламеда, архиепископ Кубы. Этот францисканец покинул свою епархию, чтобы воевать за дело дона Карлоса. А теперь, после того, как войска карлистов ретировались, он примкнул к конституционалистам.

Таким образом, оставалась вакантной епархия Кубы.

Сеньор Аррасола считал, что это место должен занять монсеньор Доминго Коста и Боррас, епископ Лериды.

Но Коста и Боррас не был расположен отправиться на Кубу. Его старушка-мать была больна, и он не мог пожертвовать ею, путешествуя в дальние страны. Но он написал министру, предложив свои кандидатуры.

— «Я назову вам очень подходящую кандидатуру. Если вспомнить о том, что Кубе нужны миссионеры, то лучшим епископом будет именно миссионер. Таковым является монсеньор Буэнавентура Кодина, который при помощи отца Кларета изменил обстановку на этих островах. Кодина мог бы стать архиепископом Кубы, а Кларет достоин митры Канарских островов. Эта самые подходящие кандидатуры».

Сеньор Лоренсо Аррасола записал эти имена в особую книжечку и отправился на беседу к Папскому Нунцию.

Через несколько месяцев, в ту самую ночь, когда в дом епископа Вика пришло письмо с неожиданным назначением, отец Кларет вернулся в семинарию. Собратья увидели, как он вошёл, ссутулившись, его лицо было искажено.

— Этого не может быть! — повторял он. И до утра он уединился в часовне.

На следующее утро у него было готово длинное послание к Папскому Нунцию.

В Мадриде монсеньор Хуан Брунелли открыл конверт и, не торопясь, прочитал его содержимое.

«Ваше Высокопреосвященство сеньор: Вчера, когда я спускался с амвона после завершения дней уединения, которые я проводил для 200 священников в семинарии епархии Вика, епископ Лусиано Касадевалл вызвал меня и вручил мне письмо от Вашего Высокопреосвященства. Из этого письма я узнал о том, что Министр юстиции назначил меня архиепископом Кубы.

Ваше Высокопреосвященство не представляет, с какой печалью, разрывающей моё сердце, я прочитал об этом назначении.

Я постараюсь привести два довода. Во-первых, я не стремлюсь к высоким постам, да и характер у меня не тот. Во-вторых, это назначение разрушает все мои планы по апостольской работе.

Излагаю свои планы:

1. Я вижу большую необходимость в проповедниках Евангелия для всей Испании и большое желание народа слышать Слово Евангелия, потому что со всей страны ко мне приходят просьбы о проведении миссий для сёл и городов. Поэтому я принял решение собрать группу миссионеров, чтобы при их помощи сделать то, что я не в силах сделать в одиночку. Слава Богу, эта работа имеет хорошее начало. Сейчас со мной 59 священников, которых я готовлю для проведения миссий. Их подготовка лежит на моих плечах. Поэтому мой отъезд может разрушить все наши начинания.

2. Кроме того, я буду привязан только к одной епархии. А мой дух стремится ко всему миру. Я бы хотел проповедовать не только в этой епархии, потому что прекрасно осознаю, какие обязанности ждут меня в качестве епископа.

Надеюсь, что будет гораздо уместней избрать другого. Но если так угодно, чтобы я отправился туда с миссиями, то мы с товарищами с радостью отправимся туда».

Время шло, и в Каталонии Кларет пытался не думать об этой неприятности, полагая, что Нунций прислушается к его доводам. Он посоветовался с доверенными ему священниками и решил принять решение Господа, каким бы оно не было.

— Бог не позволит мне взвалить этот крест, — говорил он.

Помимо изложенных в письме аргументов, были и другие весомые доводы. Кларет имел и другие причины. Одной из них было издательство религиозной литературы, которое стремительно развивалось и не могло быть оставлено без внимания. Кайшал не хотел брать это на себя. А Палау начал критиковать то, что не издаются специализированные книги, а также книги с роскошными иллюстрациями, что противоречило идее Кларета.

«Популярный катехизис», автором которого был отец Кларет, был издан уже вторым тиражом. И Кларет торопил Кайшала, чтобы то присылал всё больше книг, чтобы повсеместно раздавать их во время миссий.

«Дорогой брат, — писал он, используя это обращение, потому что Миссионеры Сыны Сердца Марии называли друг друга только так, — не представляете себе, какое сожаление меня охватило, когда я узнал, что из-за типографских проблем до 26 числа этого месяца задерживается издание книги. О, Боже! В Барселоне нет ни меня, ни вас, и всё остановилось, на всё находятся причины. Умоляю вас, ради любви к Богу не уезжайте из Барселоны, пока всё не рухнуло!»

Конгрегация Миссионеров и Издательство Религиозной Литературы — «это два близнеца, которые стоили пота и крови», так писал Кларет Нунцию Брунелли.

В эти же дни и другие хлопоты тревожили отца Антонио. Он занимался духовным наставничеством в женской монашеской конгрегации, которая появилась в Вике. Её основательницей была мать Хоакина Ведруна, апостольская деятельница, которая создала конгрегацию Кармелиток Милосердия, занимавшейся обучением и уходом за больными.

Каждый год Кларет проводил для них духовные упражнения. И в 1849 году призвания в конгрегации матери Ведруны процветали. Отец Кларет называл их образцовыми женщинами, которые полностью посвятили себя апостольским трудам и молитвам. В письмах к Кайшалу Кларет называл Кармелиток Милосердия «нашими сёстрами».

Ещё одним его занятием была подготовка сорока каталонских, испанских и неапольских священников, которые пятого октября того же года должны были отправиться к восточному берегу Новой Голландии под руководством Хосе Бенито Серры — миссийной территории в столь далёкой Новой Зеландии.

Без сомнения, Папский Нунций Хуан Брунелли не принял во внимание изложенные доводы. Он подписал назначение Кларета на престол архиепископа Кубы и отправил документы в Гаэту, где Пий IX ожидал, пока закончатся печальные дни «римской республики».

Между Гаэтой и Мадридом начали курсировать документы, наполняясь печатями, штемпелями и подписями.

Шестого октября 1850 года Антонио Кларет стал епископом Церкви вместе с отцом Хайме Солером, получившим митру Теруэля.

Это был день памяти Святого Бруно, основателя картезианцев, а также день Святого Розария. Кларет и не мог представить себе лучшей даты.

В обширной алтарной части кафедрального собора Вика между дымом кадильниц и папскими украшениями отец Кларет вспоминал свои прежние мечты стать монахом-картезианцем.

— Пути Господни неисповедимы! — подумал он. Не прошло и пятнадцати лет. Вся его жизнь стала жизнью путника, которого ведёт Господь.

Там же на передней скамье церкви сидел его отец, Хуан Кларет, одетый в скромный костюм ремесленника, старенький и счастливый. Скольким он должен был своей семье! Вера, надежда и любовь! Он впитал их там, у домашнего очага, где люди учатся быть людьми.

Он был текстильщиком, научился трудиться, стремиться к победе, мудрости и терпению зарабатывать хлеб насущный своими собственными руками.

В алтарной части находились отец Фортиан Брес, его старый учитель из семинарии, а также епископ Лусиано Касадевалл. Мантии отливали золотом в свете больших свечей. Там были также друзья-священники, прежде всего собратья Сыновья Сердца Марии. Худощавый отец Эстебан Сала двигался среди других священников. Он оставался в качестве главы Конгрегации.

А над облаками дыма и звуками литургического григорианского пения на главном алтаре царила фигура Марии.

Дева Мария! Это её он навещал в часовне в Фусиманье. Это она спасла его из волн морских в Барселонете, и от опасностей, подстерегавших его на дорогах. Это она сопровождала его во всех миссиях.

Кларет ощущал себя любимым сыном Марии. В этот торжественный момент, когда Церковь призывала его стать пастырем и поводырём, учителем и служителем, Антонио хотел подтвердить свою любовь к Деве.

— Я добавлю к своему имени имя Марии! — решил он. — С сегодняшнего дня и в дальнейшем я будут носить имя Антонио Мария в подтверждение любви к той, кто станет доброй матерью для моей паствы.

Дон Лусиано Касадевалл в сопровождении монсеньора Коста и Борраса, епископа Барселоны, и монсеньора Флорентино Лоренте, епископа Хероны, призвал Кларета и Хайме Солера, чтобы возложить на них руки.

Когда Кларет склонил колени перед епископами посреди всего великолепия Римского Понтификала, он подумал, что коснулся могильной плиты. Над его головой простерлись руки посвящающих, подобно защитному покрову и, одновременно, как чёрное штормовое небо. Где-то очень далеко слышались молитвы, обращённые к Духу Святому. Из глубины души поднимался крик, который постепенно угасал, подкатывая к губам.

— Господь, необъятно твоё милосердие ко мне! — молился Антонио. — И вспомнил тридцатый псалом, который столько раз повторял:

«На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек; по правде Твоей избавь меня. Приклони ко мне ухо Твоё, поспеши избавить меня. Будь мне каменную твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня…»

Через несколько дней Кларет получил в Мадриде палий архиепископа из рук Нунция Брунелли.

Там, в королевской столице новый архиепископ проводил время в обязательных визитах вежливости, а также проповедуя в университете, монастырях и приходских церквях.

Однажды утром его навестил старый Генерал Франсиско Хавьер Кастаньос, национальный герой, одержавший победу над французами в Байлене. А вечером Антонио Кларет направился в больницу Святого Хуана Божьего, чтобы утешить больных и проповедовать монахиням, работавшим в больнице.

Существовал обычай, согласно которому правительство награждало знаками отличия новых епископов. Кларет знал об этом и пытался избежать процедуры. Система собиралась удостоить персональной чести избранника и, одновременно, набить старыми добрыми дублонами королевские сундуки.

В пять часов вечера двадцать второго октября Кларет должен был предстать с обязательным визитом перед королевской четой во дворце Эль Пардо. В это время Кларет проповедовал в монастыре. Когда он прибыл в королевский дворец, ответственные за соблюдение протокола склонили в отчаянии головы, а королевская чета удалилась в частные покои. Было семь часов вечера.

На следующий день Кларету пришло сообщение от Министра Маркиза де Пидаль, где говорилось о присуждении ему звания Кавалера Большого Креста Королевского Американского Ордена Изабеллы Католической.

— Ещё один крест? — взволнованно спросил Кларет. — Если хватило одного креста, чтобы покончить с жизнью Искупителя, то что буду делать я со столькими крестами! — И уехал из Мадрида.

В день, назначенный для награждения, Кларет не появился в Королевском Дворце. Несколько друзей поторопились занести на его счёт 3 000 серебряных реалов, сумма, которую он должен был заплатить за честь быть названным «Кабальеро», чтобы приглушить румянец на щеках Королевы, которая так и осталась с наградой и лентой в руках.

— Пусть будет так, — подумала Изабелла II. — Это уже второй раз, когда он отказывается от королевской награды. Другие жизни отдавали, чтобы получить эти награды. Это знак настоящей святости архиепископа.

Через несколько часов, вдогонку Кларету в Барселону, откуда Кларет должен был отплыть на Кубу, пришло официальное сообщение, разрешившее проблемную ситуацию.

«Её Величество, Королева, наша госпожа подтверждает, что Ваше Высокопреосвященство удостоен звания Кавалера, знаки отличия которого вы можете надеть лично, поскольку отсутствовали во Дворце на церемонии, чтобы лично быть облачённым из августейших рук». — Так говорилось в официальном документе.

— Благословен Господь! — воскликнул архиепископ с улыбкой. — Какая настойчивость! Это, должно быть, первая церемония награждения, которая проводится перед зеркало

Бросив документы в чемодан, он поднялся на гору Монтсеррат, чтобы поклониться образу Девы и проповедовать перед монахами капелланами.

Именно на этом месте, за сотни лет до этого, также начинался великий путь: Игнатий Лойола отдал Деве свою шпагу воина.

XIV

Издалека Куба казалось какой-то отдалённой точкой. Был разгар лета, и тропический ветер нёс жару и влагу. На горизонте пассажиры корабля «Нуэва Тереса Кубана» уже могли различить землю Америки. На главной мачте подняли красно-жёлтый королевский флаг. Это был своего рода вызов на дуэль последней драгоценности, сверкавшей в короне Испании.

На палубе архиепископ Кларет обозревал на горизонте голубую линию, напоминавшую ласточку, отдыхающую на морских волнах.

— Благословенная земля! — воскликнул Кларет. — Америка подобна молодой виноградной лозе, которая даст обильные плоды. Европа уже постарела и обветшала, лишена жизненных сил. А Америка даст небеса больше жителей, чем Европа, подточенная эгоизмом.

Над его головой пролетели чайки. Они взлетали и падали на воду с резкими криками, то ли удивлённо, то ли приветственно.

Корвет «Нуэва Тереса Кубана» направил свой нос в сторону горы и дал пять залпов, приветствуя Богоматерь Кобре, покровительницу Кубы. На палубе архиепископ запел «Salve», ему вторили священники и моряки.

Из порта отплыла шлюпка, направившись навстречу корвету. Стоя на ней, как бы взлетая над волнами, Архиепископа встречал Маркиз Гаваны, Виконт Кубы и Сенатор Королевства, почётный Кавалер Ордена Сантьяго, Генерал-Капитан дон Хосе Гутьеррес де ла Конча Иригойен Масон и Кинтана — самый главный человек на Кубе.

Тем же вечером Кларет торжественно вошёл в кафедральный собор. Внушительная толпа встречала его приветственными криками. Уже 14 лет на Кубе не было архиепископа. В 1837 году архиепископ Аламеда отправился на войну с войсками карлистов.

Архиепископа ожидала тяжёлая работа. Епархия очень большая. Связь плохая. Климат жаркий. Над обществом довлело проклятие рабства и расизм белых по отношению к чёрным. Моральным бедствием стало то, что священнослужители забыли о своём основном долге. Огромное количество пар жили в неосвящённых и неофициальных браках. Политический климат Америки вряд ли можно было назвать спокойным. Патриоты искали путь к независимости, по которому уже прошли другие латиноамериканские страны.

Через несколько дней после прибытия Кларет поднялся на гору Кобре, чтобы поклониться покровительнице Кубы и отдать под покровительство Марии свой пастырский труд и свою епархию.

Не откладывая, Кларет приступил к разработке обширного плана миссий. Архиепископ стремился лично посетить все и каждый из приходов. Некоторые не посещались епископом в течение более семидесяти лет.

В то же время Кларет писал Кайшалу, обращаясь с просьбой присылать книги и брошюры Издательства Религиозной Литературы, и стал обдумывать возможности печатания книг на своём острове.

Настал день, когда архиепископ сел на коня и в сопровождении миссионеров отправился с пастырским визитом в отдалённые приходы, доверив управление епархией генеральному Викарию отцу Хуану Лобо.

Эль Кобре, Каней, Пуэрто Принсипе, Мансанильо, Сан Фруктуосо, Байамо, Баракоа, Майари и Сантъяго — миссия длилась месяцами.

Архиепископ повсюду посылал своих миссионеров, подобно тому, как генерал распределяет войсковые части. Он проповедовал, исповедовал, посещал самые отдалённые приходы, принимал меры, чтобы вернуть на путь истинный священников и прихожан, решал семейные проблемы, возникшие из-за запрета на браки между белыми и чёрными, мулатами и метисами.

Это и послужило началу преследований.

Были люди, которые не выносили и мысли, что архиепископ мог защищать влюблённую пару, если на одном из них лежало проклятие чёрной кожи.

Первым, кто восстал против этого, был губернатор Эль Кобре, маршал пехоты Хоакин дель Мансано. До его ушей дошёл слух, что Кларет благословил брак испанца Рафэля Мелоно с метиской Хуаной Алменабой. Маршала дель Мансано не интересовало, что у пары было уже девять детей. Эта весть дошла и до Генерал-Капитана Кубы.

Дон Хосе Гутьеррес тоже подпрыгнул в своём губернаторском кресле.

— Это несправедливость! — воскликнул он, не подумав, что если у него самого было так много фамилий, то могли быть дети, которые не имели ни одной фамилии, потому что не были нигде зарегистрированы. Поэтому он написал архиепископу, требуя отчёта.

— «Действительно, дон Хосе Рафаэль Мелоньо и дона Хуана Алменаба заключили брак, — ответил ему Кларет, — потому что каждый имеет право заключать брак с кем угодно. Недавно я также обвенчал одного испанца с метиской. Эти люди, как и другие, уже в пожилом возрасте. А даже в королевском законе говорится о том, пожилым людям не нужны никакие юридические разрешения».

Только в Кобре Архиепископ обвенчал более 200 пар во время лишь одной миссии. Но проповеди, посвящённые необходимости возвращения институту семьи настоящего статуса, навлекли гнев тех, кто умножал количество незаконнорождённых. А права этих детей не защищались никаким законом.

Одним из таких был лавочник Агустин Вилляродона. Из-за витрин и прилавков он вёл разговоры о своей дурной жизни. Жители посёлка Яра, окружённого пальмами и хлопчатыми деревьями, слушали его каждый раз, когда отправлялись за покупками в его магазин, главный в Эль Сарсал.

— Да видал я этого архиепископа! — говорил он под взрывы смеха. — Я живу с негритянкой, и не нужны мне никакие благословения.

— Но, дон Агустин, брак…

— Ну, и на что он мне нужен? — вопил лавочник. Зачем? Чтобы связать себя на всю жизнь? Негритянка растит детей, а когда она мне надоест… Прощай! Самое главное — делать деньги. Или вы думаете, что я приехал в Америку, чтобы растить мулатов?

— Люди поворачивали головы, а некоторые, кто шёл той же тропой, страстно аплодировали.

— Правильно говоришь, Агустин! Кто такой Архиепископ, чтобы давать нам советы! Жениться! Чтобы однажды вернуться в Барселону со всей ватагой!

Побывав там с миссией, Кларет почувствовал их настрой. Он знал ситуацию с лавочником из Эль Сарсал де Яра. Этот дурной пример был главным препятствием в его планах. Сколько можно проповедовать о христианской жизни народу, если самые влиятельные в посёлке люди высмеивают его наставления?

Кларет много молился и перепробовал все способы. Во-первых, он написал лавочнику, однако не получил ответа. Затем он всенародно призвал его исправить свой образ жизни. Тогда он организовал миссию в Яру, чтобы прямо на месте бороться со злом.

Все усилия архиепископа вызвали лишь насмешку.

В один прекрасный момент Кларет понял, что это равносильно тому, что разговаривать со скалой. Всё было напрасно. Тогда он решил использовать все полномочия архиепископа.

Однажды вечером, когда храм был переполнен, а люди слушали, сдерживая дыхание, голос Кларета прозвучал подобно грому, эхом отозвавшись по всей Кубе.

Одетый в чёрное облачение епископа, Кларет поднялся в алтарную часть, держа в руке епископский посох. Он объяснил людям всю ситуацию с попытками вернуть лавочника на путь истинный. Затем, перед Библией, он провозгласил об отлучении от Церкви:

— «С болью в сердце я выполняю постановление святого Тридентского Собора и заявляю об отлучении от Церкви Агустина Вилльяродоны, прихожанина этого прихода и лавочника из Эль Сарсала, который открыто живёт во внебрачной связи, игнорируя наши пастырские наставления. Поскольку он не захотел исправиться и разрушил все наши надежды.

Поэтому, как совершенно испорченного человека, мы отделяем его от тела Церкви, чтобы он не заражал её здоровых членов. Его имя будет вывешено на дверях этой церкви, и никто не сможет общаться с ним. Ему нельзя будет заходить в храм. По крайне мере, во время мессы и молитвы. После смерти ему будет отказано в христианском погребении, а также установлении креста над его телом».

Голос Кларета звучал подобно громовым раскатам. Один из помощников опрокинул свечу, горевшую в его руках и бросил её на пол в знак отлучения лавочника из Эль Сарсала.

Анафема ударила по острову подобно молнии. У лавочника из Эль Сарсала смех застыл на губах, превратившись в гримасу. Через несколько дней он отыскал архиепископа. Сердце Кларета исполнилось радости, когда появился лавочник. Дон Агустин Вилльяродона на коленях просил отозвать отлучение, пообещав полностью изменить свою жизнь.

Но были и другие проблемы, занимавшие Кларета. В некоторых приходах приходилось принимать святые таинства в бараках и товарных складах, потому что это были более приличные места, чем помещения церкви. Запустение и нищета, в которых оказались многие приходские церкви, ранили душу архиепископа.

— Они похожи на Вифлеемскую пещеру, — говорил он с горечью. Стены разрушены, черепичные потолки протекают, церковная утварь и священные сосуды сломанные и грязные.

Одновременно с восстановлением церквей он открыл курсы по изучению морального богословия и литургики для священников Кубы. Всё должно было быть изменено. И, следуя намеченному курсу, он организовал семинар, где излагались чёткие нормы, согласно которым юноши могли быть допущены к подготовке к священничеству.

Священники тоже волновали его. Они были без пастыря так много лет.

Однажды он без предупреждения прибыл в один из приходов. В бедном храме собрались люди, чтобы читать розарий. Однако священник блистал своим отсутствием.

— Скорее всего, он играет в ломбер с аптекарем и начальником полиции, — поведали ему прихожане.

Когда настоятель прибыл в свой храм, то обнаружил, что архиепископ проводит моления и проповедует.

Покраснев от стыда, он поприветствовал Кларета, который заканчивал молитву Розария.

— Если вы не сможете прийти и исполнить ваши обязанности, — серьёзно произнёс Кларет, — то вам придётся вызвать меня. Я с радостью сделаю это.

С этого дня этот священник всегда приходил в храм на молитвы первым.

— А то ещё архиепископ придёт и заменит меня, — говорил он, вспоминая тот день. А старушки, сидевшие на первых скамейках, улыбались, произнося «Ave Maria».

Архиепископ находился с миссией в Байамо, когда ему пришло официальное сообщение от судебных властей Пуэрто Принсипе. Тамошние власти заявляли, что борьба Кларета за узаконивание семейных отношений не имеет смысла, и угрожали ему начать судебное дело, за то, что он нарушает действующее законодательство.

— «Случаи внебрачных связей, — говорилось в сообщении, — не являются серьёзным нарушением».

Кларет немедленно написал Генерал-Капитану. Дон Хосе Гутьеррес де ла Конча уступил своё кресло Губернатора Острова генералу Висенте Каньедо.

«Это извещение я получил от судебных властей Пуэрто Принсипе, — писал Кларет. — Теперь появилось столько наглецов, выступающих против меня и моих миссионеров, что не могу медлить. Из-за этой страшной клеветы и интриг под угрозой стоит не только вся пастырская работа, но и наши жизни.

И эти нападки исходят от людей, представляющих власти, они сами не стыдятся служить дурным примером. Чтобы не быть голословным, я назову вам лишь несколько имён: дон Рафаэль Контадор, казначей, живёт в внебрачной связи; дон Хайме Арбос, окружной полковник, живёт в внебрачной связи; дон Эстебан Астрада, адвокат, живёт в внебрачной связи; дон Хосе Форнарис, холостяк, замешан в политических интригах и внебрачной связи с замужней женщиной; дон Франсиско Кастильо Морено, женат, и также имеет внебрачную связь…».

Если отлучение от церкви торговца прозвучало над островом подобно грому, то это письмо к Генерал-Капитану прогремело как тысяча громов.

Среди масонов и в свободомыслящих кругов нашлись те, кто стал задумываться о том, как заставить Кларета замолчать. Общество, испорченное неограниченной властью и нездоровыми амбициями, никоим образом не могло смириться с голосом пророка.

Народ же обожал своего Архиепископа. Они увидели, как он вёл себя в страшные дни землетрясения, когда он подобно доброму самаритянину ухаживал за ранеными и утешал сирот.

Земля встрепенулась, и вся Куба превратилась в руины. Архиепископ находился ещё в Байамо и молился в часовне Страстей, когда началось дрожание.

Земля извергла глухой шум, напоминающий рёв быка, и задрожали города, горы и поля. Сами по себе зазвонили колокола церквей.

— Землетрясение! — отовсюду раздавались крики испуганных женщин. Двери домов отваливались от петель, а потолки вибрировали, прежде чем обрушиться.

Горячий густой воздух покрыл всю центральную часть острова. Тряслись дома и изгибались пальмы, а псы с ужасом выли, подняв морды к небу.

Собравшиеся на площади люди, оцепеневшие от ужаса и бледные как воск, взывали к Божьему Милосердию.

Кларет, забыв о страхе, перетаскивал с одного места на другое раненых. Этим же вечером он выехал из Байамо и направился в Сантьяго, центр епархии, где разрушения были страшными. Перепуганные жители окружили развалины города.

Кларет руководил операциями по спасению. Он также обратился к Деве Кобре, отслужив мессу на центральной площади, потому что кафедральный собор и храмы города были разрушены.

Миссионеры, плечом к плечу с жителями города и солдатами, отдавали всё свободное время спасению жизней, разбору упавших стен, упокоению жертв и заботе о тысячах семей, оставшихся без крыши, куска хлеба и средств к существованию.

Кларет предвидел, что вслед за землетрясением придёт смертельный бич и погибель чёрной чумы.

XV

В это время в Испании происходило следующее. Погасшие на время всполохи войны с карлистами снова вспыхнули после замужества Королевы. Размолвки, постоянно возникавшие в этом семейном союзе, были погашены, по крайне мере для глаз свидетелей, твёрдой рукой генерал Нарваэса, который заставил королевскую чету жить в одном дворце, тем временем удалив из Мадрида в Гранаду любимчика королевы Серрано.

Воссоединение королевской пары принесло свои плоды. Сначала в 1850 году родился наследник мужского пола, который вскоре умер. А двадцатого декабря 1851 года родилась дочь: Мария Исабель Франсиска де Асис Кристина, которая получила имена матери, отца и бабушки по материнской линии. Рождению принцессы были посвящены большие празднования. Ведь принцесса должна была стать наследницей трона, если бы у неё не появился брат.

Второго февраля 1852 года новорождённая была официально представлена посланникам из Кортеса в часовне королевского дворца. А затем королевская чета отправилась в храм Аточи, чтобы представить принцессу Божьей Матери.

В толпе, ожидавшей появления Изабеллы II и её дочери, нервно продвигался человек, который открыто держал в левой руке какую-то бумагу.

Когда королевская процессия остановилась возле храма, этот человек пробился в первый ряд людей, стоявших возле ступеней, ведущих в храм. Изабелла II вышла из экипажа и была очень довольна, услышав радостные крики и аплодисменты толпы. Несмотря на полноту, она хорошо двигалась, излучая красоту. На ней была корона и искристое кружевное платье.

Как только она прошла первые ступени, человек с бумагой преодолел заграждение, якобы желая отдать записку королеве. Охранники увидели пергамент, одеяние священника и белый воротничок, и отступили.

— Не пускайте его! — раздался чей-то крик. — Это священник Мерино!

Возле Королевы началась суматоха, но было уже поздно. Священник Мерино с налитыми кровью глазами приблизился к экипажу, чтобы подойти к Изабелле и ударил её кинжалом, пытаясь попасть в сердце. К счастью, он не попал в цель. Королева упала в обморок, а охранник остановил этого человека и мгновенно разоружил его.

Священник Мартин Мерино был сумасшедшим монахом, который ушёл из священства и вознамерился убить Королеву, чтобы спасти демократию. По решению суда его вскоре расстреляли, несмотря на то, королева просила сохранить ему жизнь.

Изо всех уголков мира пришли письма, выражающие солидарность Мадридскому Двору. Такое письмо пришло и с Кубы. Архиепископ Кларет написал во Дворец:

«Выражаю своё глубокое сочувствие по поводу невиданного покушения, случившегося на нашей любимой родине и совершённого против августейшей персоны Её Величества. Её спасла рука Всемогущего».

Рождение принцессы на некоторое время остановило разговоры о размолвках королевской четы. Постепенно Франсиско де Асис вернулся к своим требованиям стать настоящим королём, пытаясь заниматься управлением экономикой страны, в то время как Изабелла, преисполненная любви, посвятила себя дочери и окружила себя новыми фаворитами.

Вокруг Королевы сплетались интриги, подобно паучьей сети. Но каждый раз тонкие нити сплетались всё плотнее, образуя всё более прочную сеть.

Кроме Франсиско де Асис, зять дон Энрике, герцог Севильский и, особенно, мать Изабеллы, бывшая Королева-Регентша, организовывали свои клики из льстецов и доносчиков, чтобы получить большую власть.

А в 1854 году ситуация ухудшилась. Генерал О’Доннелл опубликовал Манифест Мансанареса, требуя, чтобы Королева удалила придворные клики и поумерила аппетиты своей семьи.

Шло время, и Мадрид горел с четырёх флангов. Чернь устремилась на улицы, начав с того, что сожгли дворец бывшей Королевы-Регентши, выкрикивая требования вернуть генерала Балдомеро Эспартеро, который прибыл из Англии, претендуя на роль мессии.

Эспартеро снова захватил власть, и его фанатизм достиг такой степени, что Изабелла подумывала об отречении. Единственное, что её пугало — расставание с маленькой дочерью, в ней она находила силу противостоять ситуации.

В 1856 году генерал О’Донелл спровоцировал новый кризис, сбросив Эспартеро и захватив власть, предварительно расстреляв дворец Конгресса. О’Доннеллу удалось удержаться во главе правительства в течение пяти лет. Это правительство клонилось то к правым, то к левым.

В то же самое время Кларет наращивал пастырскую работу на Кубе. В течение первых двух лет он посетил с миссиями всю огромную епархию, а затем снова через полтора года он верхом на коне, двигаясь днём и ночью, ел маниоку и ямс на полях вместе с мулатами и неграми, продолжая борьбу с рабовладельческими законами и расизмом. Он восстановил семинарию, организовал обучение кандидатов в священники, ввёл десятину для священников, чтобы те не отвлекались от своих обязанностей и в первую очередь занимались проповедями и работой с прихожанами. На должности оплачиваемых капелланов принимали только кубинских священнослужителей.

Одним из его основных занятий было преподавание христианской доктрины. Одновременно с этим он основывал школы, фермы и сберегательные кассы, чтобы научить бедняков жить не только на милостыню.

Кларет занимался всем; он был президентом Союза Друзей Страны, писал пастырские послания, объезжал остров, противостоял деятельности масонских группировок, влиятельным людям, ведущим скандальную жизнь, а также священнослужителям, ведущим неправедную жизнь. Также он улаживал семейные проблемы. Посещая приходы, он каждый раз проводил миропомазание. Писал книги по ведению сельского хозяйства, чтобы ввести на острове новые сельскохозяйственные технологии, пытаясь преодолеть рутинное мышление людей.

Но не все понимали этого энергичного епископа, который каждый день начинал с трёхчасовой молитвы перед Святыми Дарами. Народ называл его своим отцом. Но были и те, кто жаждал его смерти. Невозможно, чтобы какой-то архиепископ мешал им жить.

— «Я знаю этих людей, — писал Кларет. — У них один бог — деньги. Это две категории людей: одни из них выдают себя за свободомыслящих и следуют за современными течениями, навеянными северным соседом. Они не отдают себе отчёта, что Соединённые Штаты используют их в своих интересах. Прежде всего, они стремятся освободиться от Испании, но затем Соединённые Штаты придушат их, чтобы завладеть этим богатым островом и превратить его ещё в одну звезду на флаге.

Другие стремятся получить побольше денег. И хуже всех ведут себя каталонцы. Они не исповедаются, не причащаются, не посещают мессу. Все они проживают в незаконных браках. Для них нет другого бога, кроме их собственной выгоды. Но, придёт день, когда Куба отделится от Короны, и испанцев будут преследовать как зайцев в лесу».

Архиепископ был прав. Но «свободомыслящие», на неправедную жизнь которых Кларет указывал всенародно, в том числе и священники, принялись искать способ, чтобы подействовать сверху на этого назойливого пастыря, мешавшего их эгоизму и беззакониям.

В то время, когда Кларет организовал курсы грамотности для заключённых, в одном из домов Байамо вели разговор люди, решившие избавиться от него. Между ними, к позору Церкви, были и два священника — Антонио Сантистебан и Анхель Фонде.

— Архиепископ развязал преследования, — говорили они. Всем известно, что произошло с лавочником из Эль Сарсал де Яра.

Он нашёл общий язык с Генерал-Капитаном и пытается удалить от власти всех, кто не состоит в официальном браке.

— И Генерал-Капитан следует за ним как ягнёнок!

— А что говорят о его желании уравнять все расы! В прошлом году он обратился к владельцу кофейных плантаций, чтобы тот не ставил клеймо на плече своих рабов.

— Какой ужас! Почему бы ему не заняться своими мессами и не оставить всех в покое!

— Погодите. Владелец плантаций пытался доказать ему, что сам Бог разным образом отметил расы. Одних он сделал белыми, а других — чёрными; одних, чтобы быть хозяевами, а других, чтобы служить им.

— Конечно! Вся жизнь построена на этом!

— И знаешь, что ответил Кларет? Он взял два листа бумаги — белый и тёмный, сжёг их над своим письменным столом под носом у богача. А затем показал пепел и спросил, может ли кто-нибудь различить цвета.

— Нет! Не может быть! Это смешно!

Выпив несколько больших глотков алкоголя, они стали храбриться.

— А к нам, священникам, относится как к новициям, — заявил один из священников. — Он осмелился наложить штраф на всех, кто выходит на улицу без хабита священника.

— Какой наглец!

— А у священника из Байамо он снял все права на служение и прислал на его место заместителя, потому что тот жил с мулаткой, которая родила ему нескольких детей.

Наутро всё было решено. Они договорились с бывшим каторжником, чтобы тот заколол архиепископа в самый подходящий момент.

— Когда? — поинтересовался один из заговорщиков.

— На следующей неделе. В этот день Кларет будет в Олгине, а это достаточно большой город, чтобы устроить всё там.

Действительно, архиепископ собирался с миссией в Олгин.

Это был один из самых насыщенных периодов в апостольской жизни. После создания фермы, где нашли крышу и обучались искусствам и точным наукам дети, которые раньше попрошайничали на улице, он занялся распространением католической, доктринальной и образовательной литературы. За это он расплачивался своим денежным содержанием, назначенным ему Её Величеством. Он распространил на Кубе около 200 000 книг и брошюр.

Помимо этого, он мечтал о создании женской монашеской конгрегации, которая занялась бы воспитанием девочек.

После долгих разговоров и молитв, он, наконец, решился. И, так же как в Испании, основал Конгрегацию Миссионеров Сыновей Сердца Марии, для апостольского служения Слову, здесь на Кубе, он основал Апостольский Институт Непорочного Зачатия Божьей Матери.

Для этого он обратился к помощи экстраординарной женщины — матери Антонии Парис, которая вместе с другими девушками приехала на Остров, чтобы заниматься христианским воспитанием молодёжи.

По дороге в Олгин, душа Кларета пела от радости. Миссия совпала с пастырским визитом. И всё это приходилось на второе февраля — день праздника Сретения Богородицы.

Улицы были заполнены оживлёнными людьми. Группы детей, носились по улицам, потому что были буквально наэлектризованы необычностью происходящего. Под сенью хлопчатых деревьев негры и метисы вытирали пот, а их жёны несли на головах связки бананов, купленных на рынке. На квадратной площади радостно вызванивали на башне колокола. В восемь вечера архиепископ начал пастырский визит с проповеди в храме, где собрались люди всех цветов кожи, цвета волос и представители разных слоёв общества.

По каменными сводами муниципального помещения, где за несколько часов до этого толпились торговцы, какой-то человек поджидал в тени, пока архиепископ закончит проповедь.

Кларет говорил о Пречистой Деве. В его сердце горела любовь, он призывал всех христиан Олгина довериться Марии, забыв о всех превратностях судьбы. Народ внимательно слушал его. Когда Кларет окончил проповедь, площадь мгновенно заполнилась разноцветными костюмами и звонкими голосами. На площади царила суматоха. В одной из боковых дверей появился архиепископ, сопровождаемый священниками. Люди окружили Кларета, а многие целовали его епископское кольцо.

— Благословит вас Господь! Благословит вас Господь! — произносил архиепископ.

— Монсеньор, — сказал один из священников. — Воздух влажный. Прикройте рот платком. Не забывайте, что можно заразиться жёлтой лихорадкой.

Кларет послушался и наклонился вперёд, чтобы взять платок и прикрыть рот.

В этот самый момент от колонны отделился человек, который направился к архиепископу, будто бы желая поцеловать его епископский перстень.

В свете факела, который держал один из помощников, блеснуло металлическое лезвие. Подобно молнии он метнулся вперёд, нацелившись громадным ножом на горло архиепископа.

Кларет упал на землю, истекая кровью. А люди, сопровождавшие его, закричали от ужаса.

Кто-то схватил убийцу, а другие бросились на помощь архиепископу. Кларет закрыл рот платком, и удар пришёлся не на горло, а на щёку, разрезав её от подбородка до уха. Кровь лилась внутрь и наружу.

Аптекарь дон Мануэль Герра оказал ему первую помощь прямо на площади. Кларет почти не мог говорить.

— Отпустите его! — говорил он. — Я его прощаю! Прощаю!

Уже в приходском доме стало ясно состояние пастыря. Кроме глубокой раны на лице, убийца перерезал ему связки и сухожилия, а также разрушил слюнные железы, задел правое плечо. Там Кларет узнал имя убийцы: того звали Антонио Абад Торрес.

— Антонио Абад? — спросил Кларет, с трудом выдавливая слова. — «Островитянин»?

— Да, монсеньор, — сказали ему. — Это именно он, за кого вы ходатайствовали об освобождении после дела «стекольщика».

— Благословен Господь! — воскликнул архиепископ. — Вы не представляете себе, какая это радость пролить несколько капель крови ради Евангелия. Напишите Генерал-Капитану письмо с просьбой о помиловании для «островитянина». Я сам оплачу ему обратный путь на его родину, Канарские острова, чтобы кто-нибудь не наказал его. Это бедный человек, потерявший цель в жизни. За ним стоит кто-то другой.

Кларет не ошибался. Те, кто стоял за «островитянином» проклинали тот час, когда провалилось покушение. Но на этом они не остановились. Через несколько месяцев, когда, по их сведениям, архиепископ должен был проходить по горной дороге и остановиться на ночлег в определённом доме в Алтаграсия, они подожгли здание с четырёх сторон.

Здание мгновенно сгорело. А Кларет волей судьбы ночевал в другом доме и увидел из окна убийственные языки пламени.

Преследование было развязано. Но Архиепископ ни на шаг не отходил от намеченного.

Но восемнадцатого марта после проповеди в церкви святого Франсиско в городе Сантьяго, Кларет получил уведомление от Генерал-Капитана. Он прочитал его с удивлением и уронил письмо на стол.

— «Её Величество Королева, — гласило письмо, — желает, чтобы вы немедленно прибыли в Мадрид. Завтра я пришлю вам приказ и дам в ваше распоряжение корабль. Я думаю, что вас хотят сделать архиепископом Толедо».

XVI

Новость потрясла Кубу. Из Сантьяго, центра архиепархии, всадники разнесли её во все дальние точки, и над островом раздался печальный стон. Бедняки, мулаты и негры, деревенские женщины, священники и трудяги с плантаций, все они внезапно ощутили себя сиротами. Кларет, во время прощальных богослужений, мог видеть переполненные храмы. Он улыбался, хотя его сердце печалилось, глядя на все эти проявления уважения и любви.

Он отправился на корабле «Куба» из Сантьяго до Гаваны, где и пробыл две недели, сделав последние распоряжения.

— «Друзья, — так писал его секретарь Фелипе Ровира Викарию Дионисио Гонсалесу де Мендоса, которого Кларет оставил вместо себя до прибытия нового архиепископа, — 14 дней, которые мы провели в Гаване были так заняты, что мы могли собраться для молитвы только ночью. А на следующий день слишком многие хотели прийти, чтобы поприветствовать архиепископа. И монсеньор Кларет по своей доброте никому не мог отказать. Он пользуется уважением как истинный святой, все тянутся к нему как пчёлы на мёд».

Среди последних распоряжений Кларета, безусловно, было и назначение священника Дионисио Гонсалеса Генеральным Викарием со всеми вытекающими полномочиями и правом на подготовку семинаристов. Ситуация в семинарии Сан Басилио значительно улучшилась, и Кларет хотел оставить её в надёжных руках. Поскольку он на собственном опыте знал игнатианские методы, то он хотел поручить эту работу Обществу Иисуса.

Незадолго до отплытия он вручил Генерал-Капитану острова план для организации обычных школ во всех крупных посёлках.

Вся Гавана собралась на причале, прощаясь с пастырем. Кларет благословлял всех и повторял про себя:

— «Не нам, Господи, не нам, вся эта слава тебе!»

Двенадцатого апреля на борту корабля «Писарро» Архиепископ покинул Кубу. Позади остались шесть с половиной лет интенсивной апостольской работы. Были и успехи, и поражения. Его любили бедняки и до смерти ненавидели фанатики. На его лице остались следы от страданий, перенесённых во имя Христа.

Теперь, на «Писарро», он держал курс на родину. Он подсчитал часы его служения Церкви, поблагодарив Бога за то, что его совесть могла быть спокойна. Он порылся в бумагах и принялся читать письмо от Папы Пия IX, который узнал о покушении в Олгине.

«Нам известны твои добродетели, — писал Понтифик, — и не можем не видеть те блага, которые с Божьей помощью отдаёшь и будешь отдавать своей епархии на посту епископа. Уважаемый друг, мы бы хотели, чтобы ты с присущим тебе благоразумием продолжал направлять свою паству, если это не несёт опасности твоей жизни».

Но теперь бог указал ему путь на Испанию через этот неожиданный вызов. Лицо Кларета помрачнело:

— Господи, — сказал он, — на всё твоя воля. Но отдай епархию Толедо другому. Единственное, чего я хочу, это продолжать проповедовать, чтобы ничто меня не связывало и не отвлекало. Я семь лет был Архиепископом и носил титул Примаса Индий. А титулы и канцелярская работа могут заинтересовать других. Я хочу лишь быть миссионером.

«Писарро» вошёл в страшный Бермудский треугольник, и в течение нескольких дней его мотало как ореховую скорлупу.

Капитан Хуан Ровьон пристально всматривался из капитанской рубки, пытаясь избежать едва различимых подводных рифов. На четвёртый день раздался тревожный голос: корабль стал наполняться водой, и они едва успели добраться до скалистого острова, занятого португальцами. Это был один из необитаемых островков Бермудского треугольника. Они бросили якорь и починили повреждения. Через некоторое время пассажиры корабля смогли различить на горизонте белый берег Кадиса.

Проехав Севилью, Архиепископ и его спутники въехали в глубь полуострова и прибыли в Мадрид. Вместе с Кларетом ехали его секретарь Фелипе Ровира и его ризничий Игнасио Дертриу.

Через два часа после его прибытия в столицу королевства, мажордом Королевского Дворца явился к Кларету с приказом явиться на встречу с королевой.

По дороге, пока лошади, украшенные красными и жёлтыми лентами, скакали по брусчатой мостовой, Кларет вспоминал свой предыдущий визит ко двору.

Прошло уже семь лет, когда он сконфузил охрану, мажордомов и министров, на два часа опоздав на торжественную аудиенцию к Изабелле II. На следующий день он уехал из Мадрида, оставив в руках Её Величества орденскую ленту в руках. Теперь, сидя в экипаже, он чувствовал себя пленником.

— Благословен Господь! — думал он. — Всё, что угодно, только не архиепископ Толедо!

Королева появилась из галереи и вышла ему навстречу. Кларет увидел приближающуюся Королеву. Она была полненькой. А её улыбка выражала облегчение.

— Должно быть, ей пришлось многое выстрадать, — предположил Кларет.

Он сел напротив и внимательно слушал слова Королевы.

— Вам известно, что скончался кардинал Хуан Хосе Бонел, архиепископ Толедо, — сказала Королева. — Он был моим духовным наставником. Я выслушала советы многих людей и, наконец, решила просить вас принять на себя эти обязанности.

Кларет подпрыгнул. Он и отдалённо не представлял себе возможность стать духовным наставником Её Величества.

— Монсеньор! — простонала Королева. — Меня затягивает эта обстановка. Мне приходится быть Королевой Испании, но, прежде всего, я хочу быть хорошей христианкой. В моей жизни было столько потрясений. Мне двадцать семь лет. У меня неудачный брак, слабая воля и бесчисленные трудности, которые разрушают мою душу. Мне нужен кто-нибудь, кто бы говорил со мной о жизни искренно и откровенно. Я готова следовать воле Бога. Согласны ли вы стать моим духовным наставником?

Кларет немного подумал, прежде чем ответить.

— Ваше Величество, — сказал он через несколько минут. — Я думаю, что это не лучший выбор. Среди всех епископов Испании нет менее подходящего для этого поста человека. Во-первых, мне никогда не нравилась жизнь во дворцах, у меня нет ни манер, ни повадок придворного. Во-вторых, я предпочитаю миссионерствовать; привык проповедовать простым людям и крестьянам в горах. Позвольте мне заниматься этим, а чтобы исповедовать королев, найдутся и другие.

— Не оставляйте меня одну! — заплакала Изабелла. — Я знаю, что есть и другие, но, думаю, что только вы скажете мне правду: а я жду этого всей душой, потому что иду дорогой осуждённого. Только вы сможете научить мою дочь, принцессу, чтобы она, став взрослой, не повторяла ошибок своей матери. Только вы сможете вытащить меня из того мрака, в котором я оказалась. Я — страстный человек, лишённый воли. Ходят разговоры о скандалах, в которые замешана Королева, хотя министры пытаются скрыть. И если вы не поможете мне, то я, возможно, и сохраню корону, но потеряю душу.

Архиепископ склонил голову. Ему было глубоко жаль эту женщину. Перед ней рассыпались в реверансах, обсуждали каждый её взгляд, слово, пытались получить что-нибудь из её рук. А здесь она сидела с заплаканными глазами, и её руки были сжаты в мольбе. Её душа была абсолютно открыта перед единственной истиной: страдания души, потерявшей жизненные ориентиры.

— Ваше Величество, — сказал он. — Мне нужно подумать. Я посоветуюсь с доверенными мне людьми и Святейшим Отцом, и поступлю так, как они мне велят. Я сам никогда бы не принял этого предложения. Но ради вас, ради вашей души, нуждающейся в помощи, я попрошу Бога, чтобы он дал мне совет через Папу.

Над Королевой разверзлись небеса.

— Тогда я пока внесу ваше имя в назначение на пост архиепископа Толедо и Примаса Испании.

— Только не это, Ваше Величество! — решительно противостоял ей Кларет.

— Но этот пост приравняет вас к кардиналам!

— Я не мечтаю стать кардиналом! — воскликнул Кларет.

— Так же вакантен престол митрополита Таррагоны. Может, вы станете архиепископом Таррагоны или Бургоса…

— Ни кардиналом, ни архиепископом Толедо, Таррагоны или Бургоса. Я принял митру Архиепископа Кубы, потому что там было поле деятельности для миссионеров. А теперь, если мне придётся остаться в Испании, то пусть на то будет воля Бога, чтобы у меня была возможность проповедовать. Это единственное, чего я желаю.

Едва покинув Изабеллу, Кларет стал советоваться с некоторыми епископами. Когда они все посчитали нужным для Кларета принять пост духовного наставника Её Величества, Кларет снова явился к королеве.

— Хорошо, — сказал архиепископ. — Но у меня есть три обязательных условия. Во-первых, я не хочу иметь никаких обязанностей, связанных с политикой. И пусть никто не обращается ко мне с этими вопросами.

— Во-вторых, окончив свои дела при дворе, я должен быть свободен, чтобы идти туда, куда мне хочется, или где я нужен. И, наконец, я не буду участвовать ни в каких парадных мероприятиях; я не хочу терять время.

Королева подпрыгнула от радости. Ей ничего не стоило уступить перед этими тремя условиями. И пятого июня 1857 года Изабелла II официально сообщила об этом назначении Герцогу де Байлен.

«Принимая во внимание добродетели, учёность и прочие качества отца Антонио Кларета, Архиепископа из Сантьяго-де-Куба, я назначаю его своим исповедником, пост которого освободился после кончины кардинала Хуана Хосе Бонела и Орбе, архиепископа Толедо. Тебе это понятно. Сообщи далее всем, кого это касается. Подписано во Дворце… Изабелла».

Назначение архиепископа Кубы вызвало политические волнения при дворе. Пост духовного наставника Королевы был очень важным. Различные политические течения стремились, чтобы этот пост занял священник или епископ их взглядов. Потому что тот, кто займёт этот пост, непременно станет очень значимой фигурой. Начали двигаться спицы, сплетавшие сеть, которая могла бы изолировать Изабеллу от советов человека, появившегося при дворе без всяких титулов, лишь называя себя Божьим человеком и служителем Господа.

Консерваторы, либералы, давние карлисты и новые радикалы, вся гамма политического спектра начала оказывать давление на Королеву. Кто-то считал его тёмной лошадкой, другие припомнили старые слухи о его участии в сражениях на стороне карлистов, кого-то раздражало его каталонское происхождение.

— Послушайте, Господа, — обратилась Королева к министрам. Доктор и исповедник должны быть симпатичны больному и кающемуся.

Фанатики и масоны насторожились. Они знали Кларета. Они видели, как он в качестве проповедника и миссионера неустанно обходил Каталонию и Канары. Им было известно всё и о его деятельности на посту архиепископа Кубы.

В масонских ложах и антимонархических кругах стал циркулировать приказ: «Война исповеднику Изабеллы».

Между тем архиепископу было известно о ситуации во Дворце, и с каждым разом он ощущал всё большую брезгливость. В самом деле, Изабелла было всего лишь бедной женщиной, страдавшей от давления, страстей и угрызений совести.

Кларет решил положиться на Бога и трудиться ради обращения Королевы. Потому что иначе это нельзя было назвать.

XVII

На самом деле Кларет считал, что Бог ведёт его этими путями. Сидя за письменным столом, Кларет писал из Мадрида своему другу, священнику с Кубы, вскоре после прибытия ко Двору.

«О, Боже! Мой друг, что я делаю? Исповедник королевы! Среди всех епископов Испании нет менее подходящего к этому служению, и более ненавидящего дворцовую жизнь, чем я… По мне уже гораздо лучше проповедовать Евангелие грубым горцам и плебеям, а у других лучше получится исповедовать королев…»

Ситуация была такова. Кларет не мог отделаться общими фразами. Он посоветовался с доверенными лицами. Особенно он прислушался к совету представителя Папы. Все считали, что Кларет обязан отдать себя этому церковному служению. Королев нуждалась в наставлениях, и Церковь считала, что на этом месте должен быть человек определённого склада, абсолютно честный в своём служении.

Безусловно, события при Дворе не располагали в пользу нового духовного наставника. Никто не принимал во внимание, что сердце Королевы, выросшей сиротой, без любви и добрых советов, бурно билось. С одной стороны, её никто не осуждал, потому что она была молодой и жизнелюбивой. А её брак, сделанный из политических расчётов, до сих пор не мог найти правильный курс.

Она была далеко не красавицей, ей было уже далеко за двадцать, но её лицо было очень приятным. Её окружали многочисленные льстецы и поклонники: маркиз де Бедмар, галантный и элегантный кавалер; граф де Сан Луис, которого Изабелла на некоторое время сделала главой кабинета; даже генерал О’Доннелл посвятил Королеве свою позднюю, но искреннюю любовь. И настал день, когда в дворцовых салонах появился молодой инженер Энрике Пуиг и Молто. Поползли слухи, а двор накрыло конфузливое ощущение.

Когда архиепископ Кларет прибыл в Мадрид, вся эта история переживала кульминационный момент. И эта проблема была ещё одной занозой, застрявшей в душе Изабеллы.

Генерал Нарваес, которому несколькими годами ранее удалось заставить королевскую чету жить вместе, не знал, что делать. Это был человек традиционных взглядов, свирепый как леопард. Люди звали его «мечом Лохи», потому что он родился в Лохе. А теперь он ударами сабли защищал свой пост председателя министров.

Нарваес наблюдал за происходящим. Его нутро кричало ему, что он должен быть предан своим монархам, однако сознание заставляло его не терпеть дальнейшее развитие скандала.

Архиепископ Кларет также с беспокойством наблюдал за развитием событий. Все обещания Королевы и её искренне желание изменить свою жизнь, мгновенно забывались. Лейтенант Пуиг и Молто имел на неё такое же влияние, что и змея, воздействующая на птичек.

В эти дни Королева отправила папскому Нунцию Монсеньору Симеони прошение, которое было моментально переправлено в Рим. Изабелла просила Папу стать крёстным отцом их будущему ребёнку, который должен был вот-вот родиться.

Папа Пий IX с удовольствием принял просьбу Королевы. Рим был заинтересован в установлении дипломатических связей с традиционно дружественными державами в преддверии грядущих проблем, которые были уже не за горами. В Италии стали биться на ветру знамёна объединения полуострова. И Понтифик хотел быть в курсе ситуации, которая постепенно уходила из-под его контроля.

Кларет снова предстал перед Королевой, решив одним ударом порвать все связи, искушавшие Изабеллу на новые авантюры. Также он был намерен просить о своей личной свободе, чтобы покинуть это служение, ставшее для него самопожертвованием, чтобы обрести крылья и облететь Испанию, проповедую народу.

Кларет стал угрожать тем, что покинет дворец, если лейтенант Пуиг не покинет двор. Поскольку Изабелла принялась безостановочно рыдать, Архиепископ уехал из Мадрида в районы Кастилии, проповедуя Евангелие в городах и сельской местности.

Узнав, что лейтенант получил назначение в другое место, Кларет вернулся ко Двору и возобновил христианское воспитание маленькой принцессы, готовясь, также, к крещению будущего малыша.

Двадцать восьмого ноября 1857 года родился мальчик. Зазвонили колокола, и люди вышли на улицы, чтобы приветствовать появление наследника. Этому малышу отходили права на престолонаследие от маленькой принцессы. Придёт время, и он станет коронован под именем Альфонсо XII.

Без сомнения, несмотря на всё происходившее, через некоторое время проблемы вновь вылезли на поверхность. Королевская чета снова разъехалась, а коридорах Дворца вновь появился лейтенант инженерии.

Решив разыграть последнюю карту, Архиепископ Кларет снова явился к Королеве.

— «Если вы хотите, чтобы я по-прежнему был вашим духовным наставником, — сурово произнёс он, — то я ставлю три условия:

Во-первых, Ваше Величество должна воссоединиться с супругом и проводить с ним дни и ночи.

Во-вторых, лейтенант Пуиг должен окончательно покинуть Мадрид.

В-третьих, Дворец должны покинуть некоторые персоны, которые оказывают на вас давление и служат дурным примером Вашему Величеству».

Произнеся это, он направился в Каталонию, чтобы участвовать в рукоположении в епископы своего хорошего друга Кастаньера, который должен был принять епархию Вика.

Недели шли за неделями, Изабелле пришлось сглатывать одну за другой горечи, предаваясь в своих случайных друзьях. Одним из них был дон Хосе Мария Руис де Араньа, герцог де Баена, которого вся Испания знала под злой кличкой «Королевский Цыплёнок». Он вёл себя так, как ему было угодно, никчёмный человек, выставивший в Париже на продажу письма, компрометирующие Королеву.

Газетчики и любители скандалов подпрыгнули от удовольствия, стремясь заполучить этот гнусный материал, чтобы сгрызть его как кость. Но было уже поздно. Один английский лорд старой закваски не смог смириться с тем, что имя королевы будет растоптано. За 25 000 дуро он приобрёл связку писем и отдал их нераспечатанными Изабелле, уверяя, что не знаком с их содержанием.

Подавленная обманом, Королева, наконец, решила изменить свою жизнь. Следуя совету Архиепископа, она воссоединилась с супругом, на это раз окончательно. И оба продолжили совместную жизнь в одном дворце. Она распрощалась с лейтенантом Пуиг и Молто, отправив его Валенсию, даровав ему титул Виконта де Миранда. Затем она убрала некоторых придворных.

Кларет вернулся в Мадрид. Изабелла начала неделю духовного уединения, оставшись с Богом и своей совестью. На этот раз она была решительно настроена вести свою жизнь праведно.

Когда она вернулась с духовных упражнений, все отметили произошедшие в ней перемены. И у Мадридского Двора уже больше не было поводов для скандалов.

Ситуация настолько изменилась, когда народ видел королевскую чету вместе. Королева посвятила себя заботам о бедных, занявшись благотворительностью.

— Я вижу, — говорил Кларет, — что дела идут хорошо. Лейтенант Пуиг больше не появится. Брак сохранён, а при Дворе прекратились неисчисляемые балы, постановки и званые обеды. Я согласен, что какие-то танцевальные вечера и необходимы, потому что это — повод для встречи политических деятелей. Иногда для страны более важно то, что решается во время танцев, чем решение, принятое на собраниях министров. Королева — добродетельная женщина, которой удалось победить саму себя. Но, я… мне не место в этой среде. С каким удовольствием я оказался бы среди моих собратьев — Сыновей Сердца Марии! Мы бы отправились с миссиями по всему полуострову!

От миссионеров из Вика приходили обнадёживающие новости. Группа постепенно росла. А Генерал, отец Эстебан Сала, координировал все планы миссионеров по времени подготовки и обучения.

— Этот человек должен заменить меня на посту епископа Кубы, — размышлял Кларет. — Он также будет епископом-миссионером.

Поэтому когда Папский Нунций спросил совета Кларета о кандидатурах на митру Кубы, под номером один Кларет поместил в список имя Генерала своих Миссионеров.

Нунций с удовольствием принял это предложение, и бумаги двинулись по кругу между Римом, Виком и Мадридом. Сам Кларет написал дону Эстебану Сале, сообщив о назначении Архиепископом в Сантьяго-де‑Куба.

Отец Сала удивлённо вытаращил глаза, четыре раза прочитал документ, затем отправился к отцу Хосе Шифре. Шифре прочитал письмо ещё раз, возвёл взор к небесам, затем посмотрел на дона Эстебано и сухо сказал ему:

— Хорошо, если хотите расширять Конгрегацию, можете принять это назначение.

Но Генерал не смог ответить. Через несколько дней после начала 1858 года он отдал душу Богу.

Прошли три долгих года, прежде чем на Кубе появился новый архиепископ.

Кларет, которому нужно было найти последователя на своём посту, изо всех сил искал достойного человека, чтобы представить его Папскому Нунцию; он отклонял кандидатуры одних из-за их стремления к выгоде. А те, кого он сам хотел бы видеть на этом посту, отказывались от назначения.

Сначала отказался дон Рамон Паллярола, затем уехал в Сан Доминго отец Бьенвенидо Монсон Мартин и Пуэнте, которого Кларет прочил для Кубы. Позже пришёл отказ от отца Феликса де Кадис, святого монаха-капуцина. Наконец, он добился назначения отца Мануэля Негерелы и Менди, который прибыл на Кубу в феврале 1861 года. Во время первого пастырского визита он тяжело заболел и, не прожив на Кубе и пяти месяцев, оказался в погребальной крипте кафедрального собора 29 июня того же года.

XVIII

Поезд ехал по каменистым пустошам Кастилии и Леона, подобно дракону, изрыгающему клубы чёрного дыма. Он сопел и двигался вперёд по заброшенным землям, соединяя города блестящей нитью рельсов. На железнодорожных вокзалах появлялся наряженный народ, чтобы бросить цветы к поезду, везущему Королеву Изабеллу и её свиту, сопровождавшую Её Величество по всей Испании.

Изабелла исполняла план, обдуманный кабинетом министров. Правительство организовало поездку Королевы по всем точкам полуострова, с целью дальнейшего укрепления монархии.

Из глубины народных масс опять начинали подниматься крики народа, требующего новой жизни. Масонские ложи и радикальные круги, а также социалисты поднимали знамёна и факелы, свет которых призывал Испанию к новой жизни.

Монсеньор Кларет в этих поездках сопровождал Королевскую чету. Поскольку он был замечен в общении с роялистами, то стал врагом для либерально настроенных масс.

Но архиепископа это не волновало. Он выполнял свой долг. Если ему приходилось служить при дворе, то это из-за необходимости служить Церкви в очень деликатных ситуациях. У него не было ни талантов, ни характера придворного.

Это было известно Королеве, Королю и политикам. Они помнили, как в Валльядолиде, древней готской столице, Её Величество решила зайти в один из храмов. Кларет проповедовал и стал свидетелем суматохи, вызванной её появлением. Народ, собравшийся в церкви, стал аплодировать Королеве. В этот момент с амвона раздался громоподобный голос Кларета:

— В храме аплодируют только одному царю — Царю Небесному! Перед Богом мы все равны, в храме нет ни властителей, ни королей!

Во время этих поездок Кларет посвящал себя проповедям.

Весь Леванте, Толедо, Кастильское высокогорье, Балеарские острова, Каталония, Арагон, Сантандер, Андалусия, Мурсия, Страна Басков и земли Эстремадуры слушали голос евангелизатора.

Этим путешествием Королева объединяет людей, а я им проповедую, — говорил он с улыбкой, когда ему обращали внимание на эти обстоятельства.

По прибытии в город или посёлок, королевская чета и их свита принимали поздравление властей, Кларет отправлялся искать пристанище при приходе. Архиепископ проповедовал по три, четыре, шесть раз каждый день в храмах, монашеских общинах, приютах и тюрьмах.

Когда они прибыли в Астурьяс, королевская чета решила пробыть там несколько дней, чтобы отдохнуть на пляже де Пандо, который тянулся подобно руке в глубь северного моря. Это время Кларет использовал для миссии в посёлке, там же он провёл духовные упражнения для 40 священников этого региона.

В изящной белой Кордове, полной воспоминаний о мавританской империи, деятельность Кларета активизировалась. Один из хроникёров с изумлением описывал происходящее:

«Короли провели в Кордове три дня, и монсеньор Кларет проповедовал 27 раз. Шестнадцатого он проповедовал для священства. Я в своей жизни не слышал такой проповеди! Архиепископ говорил час с четвертью, и мы с удовольствием провели это время. Семнадцатого числа он проповедовал в Центральной Больнице для монахинь-доминиканок, бернадинок, бенедиктинкам-цистерианкам, в церкви Дуэньяс и в храме капуцинок. А вечером он более часа выступал для общества Святого Висенте де Паула».

Когда свита возвратилась в Мадрид, Кларет продолжил миссию по приходам, а затем он занялся изданием новых доктринальных публикаций.

В конце 1860 года он приступил к воплощению двух идей, вынашиваемых давным-давно: подготовил простое издание Библии и песенник. Одно издание которого предназначалось для народа, а второе — для священников и музыкантов.

Кларет соединял пастырскую деятельность с работой за письменным столом. Одно было источником другого, а второе придавало жизненность и помогало первому: настоящий круг, по которому шла вся его пастырская жизнь.

В Библии Архиепископ изменил традиционную подачу и реорганизовал её, указав три значка на полях, которые облегчили чтение: стрелка указывала на более значимые места, горизонтальная линия обозначала важные тексты, а крестик указывал на параллельные места.

В свою очередь, Песенник включал в себя теоретическую часть, а также рассказывал об искусстве сакральной музыки, пентаграммами транскрибируя мелодии Церкви, как это делалось изначально.

В эти же дни его не оставляла идея унифицировать в один, всё множество существующих в Испании катехизисов.

Он написал Папе длинное письмо, перечислив все причины для использования одного средства, которое могло бы произвести переворот в катехизации:

«Поскольку существует катехизис Святого Пия V для приходских священников, нам нужен подобный катехизис для народа — Катехизис Пия IX. Святой Престол с радостью воспринял эту идею. Теперь народы не так отделены от других народов, сети железных дорог позволяют преодолевать дальние расстояния, а родственники ездят из одних мест в другие. Во всех этих местах можно ввести единые нормы подготовки к Таинствам и изучению христианской жизни.

Это единство катехизации будет выражением проповедуемой нами религии. Поскольку есть единый Господь, единая вера и единое крещение, то должен быть и единый катехизис Церкви».

Однажды королевская свита остановилась на изгибе дороги в Сьерра де Гуадаларрама, на зелёных местах под вершинами сосняка, который преобладал в этой местности.

Дорога тянулась к следующему посёлку между склонами и косогорами. А внизу, на плоскогорье, солнце палило скалистую поверхность Кастилии. Там, высоко в горах освежающий ветерок гасил зной летнего дня.

Немного ниже между горными рощицами появилась громада Королевского Монастыря Сан Лоренсо дель Эскориал, его монументальные сооружения и древние музеи.

Фелипе II основал его очень давно, чтобы превратить его в погребальный мавзолей королей Кастилии и Леона.

Королева Изабелла могла видеть его из окон экипажа, который приближался к почтенным стенам сооружения.

В стенах монастыря прошли жизни поколений людей. Его размеры впечатляли: он был рассчитан на 500 или 600 монахов, которые могли жить в разных общинах и посвящать себя молитвам, образованию, уходу за музеем и его сокровищами, работе на небольшой ферме.

Но Её Величество никак не могла обнаружить следов исторического величия. Монахи из ордена Иеронима, которые занимались сохранением монастыря, были изгнаны оттуда в 1837 году, и теперь никто не защищал его от безжалостного времени. Главные крепостные башни были разрушены, залы и музеи заброшены, жилые помещения практически опустошены. Целая толпа служителей, помощников и прислуги бездельничала целыми днями, укрывшись в своих помещениях, превратившихся в жилые дома.

Этому монастырю нужен руководитель с ясным умом и твёрдой рукой, — подумала Королева.

Этим же вечером она подписала назначение, согласно которому её духовный наставник становился Президентом Королевского Монастыря де Сан Лоренцо дель Эскориал.

Кларет принял его. Он уже давно обдумывал способы восстановления этого сокровища, пришедшего в запустение, и, в особенности, о духовной жизни его обитателей.

В 11 часов вечера, в тот же день, когда Королева посетила Эскориал, Кларет вместе с приором монастыря, монахом Иеронимо Пахесом принялись обсуждать неотложные меры.

— Работа здесь изнурительная и трудная, — сказал монах. — Священники уже не имеют той набожности, которая должна бы отличать их. А всю эту толпу порочных служителей нужно организовать.

— Прислужники живут здесь со своими семьями?

— С семьями, родственниками, свояками, собаками, петухами и котами.

— А монахи? Они чем занимаются?

— Некоторые читают, другие дают уроки приходящим ученикам, третьи просто проводят время, а четвёртые работают в поле.

— Живут ли они общиной?

— Нет, монсеньор, — произнёс Пахес в замешательстве.

— Если мне придётся заниматься этим, — сказал архиепископ, — то вам придётся помочь мне всё изменить в корне. Во-первых, здесь не место пороку. Живущие здесь должны заниматься служением Богу. Это идеальное место для миссионерского центра. Отсюда миссионеры могут направляться по всей Кастилии. Во-вторых, те, кто занимается обучением, должны объединиться в общину. В-третьих, всех тех, кто не хочет жить в общине, мы попросим переехать в другое место. А сюда мы привезём по-настоящему апостольские конгрегации. Что скажете?

— Мне кажется, что это будет правильным решением, которое Бог посылает нам для обновления этого монастыря, — согласился Пахес.

— Итак, приступаем к работе. Расскажите мне подробно, какие подразделения здесь существуют.

Разговор продолжался до трёх часов ночи. На ночном небе Кастилии плыла круглая луна, омывая серебряным светом стены Эскориала.

— Мы должны верить в Бога и в свои силы, — закончил Кларет свои рассуждения. — Уже три часа утра и нам нужно отдохнуть. В котором часу бьёт первый колокол, призывающий к молитве?

— Ровно в пять, монсеньор.

— Хорошее время для начала дня. Увидимся на хорах. Пусть Бог благословит вас.

Монах посмотрел на выходящего архиепископа и про себя повторил несколько слов.

— С такими темпами Эскориал реформируется за один месяц, либо мы издохнем через неделю.

Очень скоро политические круги узнали о назначении Кларета Президентом Монастыря. И в тот же самый момент началась борьба против его официального утверждения на этот пост. Радикалы, социалисты, одна из либеральных партий, антимонархисты и атеисты — все пришли в движение. Если Кларет займётся Эскориалом, то очень скоро по всему центру полуострова разбредутся группы миссионеров, которые не оставят без внимания ни одного посёлка, ни деревушки.

В отношении Кларета развернули мощные военные действия. Борьба становилась всё менее прикрытой. В ход шло любое оружие: сплетни, откровенная ложь, оскорбления, карикатуры в прессе, памфлеты и физическая агрессия.

Антимонархисты и атеисты могли составить список сражений, где победителем стал архиепископ.

Ему удалось воссоединить королевскую чету и по-настоящему обратить Королеву Изабеллу от скандальной жизни к христианской; а это помогло ей укрепить корону.

Он заполонил Испанию книгами по богословию и морали; а это препятствовало распространению тенденциозной литературы, растлевающей читателей.

Ему удалось стать человеком, которого простой народ просто боготворил, а это давало ему силу и уважение. Народ всегда идёт за лидером, подражая его взглядам.

Он использовал своё положение духовного наставника Королевы, чтобы продвигать новых епископов — таких же, как он сам. Поэтому количество «кларетов» множилось по всем епархиям.

На Кубе он сражался за равенство белых и мулатов, отнимая, тем самым, знамёна у социалистов.

Он создал мужскую миссионерскую конгрегацию, а также Институт для женщин, занимающихся воспитанием. В Академии Святого Михаила, созданной вскоре, он собрал литераторов, художников и других представителей культуры…

А теперь он собирался заниматься Эскориалом.

Эти группы были правы. Между ними и архиепископом невозможны мир и взаимопонимание.

Одной из хороших услуг, оказанных Кларетом Церкви, было решение вопроса об отставке епископов. Этот вопрос всегда был болезненным. Кларет работал плечом к плечу с Папским Нунцием и добился того, что Королева назначала на должности епископов только целостных и апостольских служителей.

— «Королева спросила моего мнения о том, кого можно назначить епископом Тортосы, — писал Кларет Нунцию. — Я сказал ей, что подходящей кандидатурой будет отец Мигель Партманс; также мы беседовали и о епархии Асторги, куда, подошёл бы отец Фернандо Аргуэллес, и никто иной; а в Калаорре неплохо бы работал отец Эпифанио Иглесиас Кастаньеда».

Постепенно Кларет обновлял епископат Испании, не принимая во внимание происки масонов и политиков. Немного позже Папа Пий IX небезосновательно мог заявить:

— «В Испанию не проходят дурные веяния, потому что все епископы без исключения, сидят на своём месте; среди них нет ни одного, подверженного протестантским доктринам».

Первой ласточкой возобновления репрессий для Карета стало событие, случившееся в его доме в Мадриде.

Ему было известно, что его имя порочат в определённых кругах и группировках. Они называли его карьеристом, грабителем сокровищ Государства, аморальным созданием, прячущимся под ликом святого!.. и даже тайным любовником Королевы!

Но этим утром кто-то громко постучал в главную дверь, оставил у дверей большой, тяжелый и хорошо упакованный ящик.

— Замечательно! — сказал Кларет. — Это должны быть книги из издательства.

Через некоторое время ящик занесли в главную комнату. Архиепископ наблюдал, как снимают упаковку и выдёргивают гвозди из дерева.

Вскоре люди отступили в ужасе. Кларет тоже вытаращил глаза от испуга.

— О, Боже! — воскликнул он. И поднёс руку ко рту, чтобы не закричать.

В ящике находился труп мужчины с вывалившимися глазами и полуоткрытым ртом. На плече покойника лежала бумага, где большими чёрными буквами была написана угроза:

— «Вскоре здесь окажешься ты сам!»

XIX

По вечерам на углу улиц Седасерос и Сан Херонимо группки людей в капюшонах, натянутых по уши, шпионили возле дома Архиепископа. До масонов дошли новости, что Кларет собирается переехать, и хотели убедиться в этом. Другие люди, которые и не пытались скрываться, прогуливались на площади Антона Мартина. Там, в больнице Монтсеррат виднелись силуэты. Они видели, как архиепископ пришёл туда в окружении детишек, выпрашивавших образки.

Враги хотели знать точно, где и когда они могут найти его в подходящий момент.

В книжных магазинах по низким ценам продавались «Противоядие в общении с протестантизмом», «Железная дорога: Образ современного будущего», «Настоящий портрет неофилософов XIX века», «Происхождение несчастий современного общества», «Катехизис», «Карманное издание Библии», «Проповеди», «Советы военным», «Прямой путь», «Путь Моисея» и ещё сотню книг, предназначенных всем слоям общества.

На самом деле, Кларет в одиночку сражался как целый батальон, используя великую силу слова как мощное орудие.

Но масоны считали дни до его смерти.

Однажды вечером они решили покончить с архиепископом уже на деле. На Кубе они уже пытались перерезать его горло, но затея провалилась. Также они пытались взорвать его, рассыпав под его письменным столом фосфор с порохом, но это им тоже не удалось. Теперь они решили воткнуть ему в грудь кинжал, заведя его подальше от городского шума в старый пустой дом на окраине Мадрида.

Они распределили роли между участниками заговора. Двое мужчин, молодых и сильных, решили привести план в исполнение. Предполагалось, что они обманом отведут Кларета к больному в дальнюю комнату. Там один из заговорщиков исполнял роль умирающего. А когда они должны были остаться один на один, точный удар ножом покончил бы с архиепископом.

— Долой крест и корону! — пробормотали они, обменявшись рукопожатием в знак договора.

Через несколько дней ровно в полночь в больнице Монтсеррат на площади Антона Мартина появился человек.

— Помогите мне! — обратился он к привратнику. — Я пришёл к монсеньору Кларету.

— В этот час?

— Мой брат умирает и хочет видеть сеньора Архиепископа, пока не отдал Богу душу.

Привратник посмотрел на юношу, но не заметил в его глазах дурного намерения. Торопливо он прошёл по коридору и постучался в дверь Кларета.

Архиепископ молился по Розарию, но открыл дверь.

— Какой-то человек спрашивает вас, монсеньор, — сказал привратник, зевая.

— Раз просит, значит, это необходимо. А если это необходимо, то любой час хорош, чтобы помочь ему.

— Он говорит, что умирает его брат и хочет исповедоваться.

— Я уже иду.

— Может, вас проводить?

Кларет посмотрел на часы. Стрелки показывали ровно полночь.

— Не беспокойте никого, — сказал Архиепископ. — Я уверен, что этот сеньор проводит меня туда и обратно.

Он надел большую накидку поверх чёрной сутаны священника и отправился к выходу.

Когда они пришли в нужное место, Архиепископ внимательно осмотрел квартал. Бледный свет луны и тени приглушали нищету улицы. Лишь сонные псы лежали, вытянувшись вдоль стен, как бы устав караулить ночь.

— Я войду один, — сказал Кларет. — А вы подождите снаружи.

Взяв свечу и наперсный крест из рук своего спутника, он вошёл в бедное помещение, поднеся руку к глазам, чтобы лучше видеть.

На полуразвалившемся столе горели две свечи, а в углу, на кровати лежал мужчина. Тень от его тела казалась нас стене гигантской.

— Пречистая Дева Мария! — сказал Кларет. — Брат, я пришёл утешить твою душу.

Он подошёл к кровати и взглянул на больного. При свете свечи он увидел бледное лицо и твёрдые челюсти. Остекленевшие открытые глаза смотрели в потолок.

— О, Небеса! — воскликнул Кларет. — Я прибыл поздно. Он уже умер.

Кларет потрогал его лоб, ему показалось, что в теле ещё теплилась жизнь. Он подошёл ближе и сдвинул простынь, чтобы определить пульс. В глаза епископу бросилась рука, крепко державшая рукоятку кинжала.

— О, Небеса! Не допусти греха! — прошептал Кларет в ужасе.

Затем он вышел на улицу, а ожидавший человек очень удивился его появлению.

— Меня позвали к больному, а показали труп, — жёстко сказал Кларет.

— Труп? — глаза мужчины выражали крайнее изумление. — Вы говорите… труп?

И вошёл в помещение. Побелев от ужаса происходящего, Кларет наблюдал за ним. Сначала тот вошёл к своему другу, а затем упал на колени, повернувшись лицом к покойному, принялся без конца целовать накидку священника.

— Простите, монсеньор! — вопил бедняга, поражённый до глубины души. — Простите! Простите!

Кларет вытащил наперсный крест и дал поцеловать его.

— Я прощаю тебя, — сказал он. — Если ты попросишь прощения у Бога! Он тоже простит тебя! Пусть это ужасное событие изменит твою жизнь!

План провалился. Заговорщики стали воздвигать кирпич за кирпичом громадную стену дискредитации Архиепископа. Для этого годилось и обвинение в убийстве. Если бы человека обвинили, допрашивали, лишили чести, то он практически умер бы для общества.

В адрес Кларета посыпались клевета и ложь.

За заявлением о разворовывании сокровищ Эскориала, последовала наглая фальсификация его книг. Начали распространяться брошюры, книги и листовки с таким же заглавием, что и книги Кларета. Как правило, это были гнусные книги, полные порнографии и грубостей, которые циркулировали под именем Архиепископа Траянополиса —этот титул даровал ему Папа, после того, как Кларет снял с себя полномочия архиепископа Кубы.

Книгу «Сокровище исповедника», к примеру, Кларет написал для священников, посвящавших себя духовным наставлениям. Но под тем же названием и с именем Кларета на обложке вышла фальшивая книга, содержащая гнусности и мерзости.

То же самое произошло и с книгой «Цветы, приятные Богу», превратившейся в пример непристойности.

Как бы в продолжение книги «Советы священникам», которую Архиепископ написал в виде советов и наставлений священству, враги добавили скабрезные названия «Священники в исподнем» и «Неокатолики в кальсонах».

В газетах в адрес Кларета публиковались скандальные куплеты, обвиняющие его в отношениях с Королевой, дворцовыми камеристками и монахинями. Но, кроме этого, они додумались приклеивать этикетки с гнусными картинками на коробки со спичками, а на улицах распространялись листовки, обличающие предполагаемые связи архиепископа. В кабаках пьяницы пели ставшие популярными куплеты, которые начинались со слов «Ай, мама, ну и ночка была!»

Но вся эта кампания достигла апогея, когда была опубликована «Биография отца Кларета», подписанная псевдонимом «О», в котором все узнали ветерана политики Салустьяно Олосагу. Именно он называл себя защитником Королевы в первые годы её правления.

Так называемая «Биография» — набор лжи и безобразий, стала известной всем общественным кругам того времени. Некоторые строки этого сочинения гласили:

«Кларет родился в Уэске. Его неграмотные родители торговали алпаргатами. Вместе с группой погонщиков он отправился в Барселону и поступил в семинарию, где прославился как драчун и забияка. Во время гражданской войны он защищал либералов и щеголял по Барселоне в форме милиционера с ружьём и полным патронташем, и в громадном кивере, выкрикивая «Да здравствует Конституция!»

А потом, пытаясь чем-то выделиться, выбросил берет и метнулся в проповедники. Потом бывший торговец алпаргатами начал завоёвывать авторитет. Ему даже приписывали чудеса. Не останавливаясь на этом, новоявленный брат Херундьо отправился на Кубу, чтобы привлекать латиносов в партию карлистов, пытаясь использовать своё влияние, чтобы, выполняя любую церковную работу, получать выгоду.

Кое-кто из генералов заинтересовался им, и они добились того, что он был назначен Архиепископом Кубы. Там, на Острове, он пережил землетрясения, проявив себя как чёрствый и угрюмый человек, безучастный к пострадавшим собратьям, потому что слёзы и боль — невкусная пища. Он полностью отдал себя пороку, комфортабельной жизни и стремлению к богатствам. Занимаясь браками чёрных, он сам почернел, забыв, что это — цвет дьявола.

Потом он написал несколько книг типа «Золотой ключ», на страницах которой нет ничего, кроме скандалов, и эта книга послужит лишь знакомству с грязными пороками и всем, что относится к самым страшным грехам.

Рассказывают, что на Кубе произошла такая история: негр, побывавший на его проповеди, сказал как-то утром:

— Мне так надоел этот Архиепископ со своими речами, похоже, что надо его проучить.

Сказано, сделано. Он подошёл к отцу Кларету и раскроил ему физиономию. Другие говорят, что это сам Генерал-Капитан настолько устал от Кларета, что отправился в его дом, надавал ему тумаков и прошелся по лицу саблей.

Что правда, то правда. Архиепископ вернулся с тех дальних стран с громадным шрамом на лице.

Генерал Нарваес заставил его вернуться в Испанию, чтобы он стал исповедником Изабеллы де Бурбон, как единственное средство избавиться от фаворита. Лишившись митры, наш торговец алпаргатами много потерял — около 25 000 дуро, которые он получал как жалованье. Но, наконец, он поднял паруса и отплыл в Барселону.

Он подписал с правительством соглашение на пенсию в 120 000 реалов. Но, поскольку его тяга к богатствам неиссякаема, он прибрал к рукам и ренту от Эскориала и теперь располагает 900 000 реалов».

Оскорбительные книги попадали во все руки. В том числе и в дома священников. Некоторые священники антимонархисты стали относиться к Кларету как порочному и циничному монстру.

— «Хочу сказать что-то, что никто до меня не говорил, — гораздо позже писал приходский священник Бернабе Бласкес, когда Архиепископ уже покоился под могильной плитой. Теперь я утверждаю это ради будущей справедливости. Когда я читал книги, я неправильно думал о Монсеньоре Кларете. Но, слава Богу, я сам узнал правду. Однажды я прочитал в газете, что архиепископ провёл такого-то числа ночь на празднике с монахиней. Но в эту ночь и в этот час я исповедовался монсеньору Кларету в его скромной келье. Его келья беднее, чем моя. Бедные лжецы! Да простит их Бог! Они хотели обесчестить архиепископа, который проводил время, прощая и утешая грешников именем Бога!»

Без сомнения, в этот период Кларет ещё выше поднимался по ступеням святости.

Помимо своей неустанной апостольской деятельности Архиепископ занимался укреплением своей внутренней жизни, умерщвляя плоть и смиряясь.

Когда вы читаете его «Автобиографию», то вас поражает его стремление к евангельскому совершенству, вплоть до мелочи.

Эта практика умерщвления плоти настолько удивительна, что её нельзя читать ради простого любопытства, а искать пути совершенствования духа, пытаясь понять, как человек такого масштаба преодолевает все обычные ситуации.

В те же самые дни, когда враги сочиняли фальшивую «Биографию», Кларет по приказу своего духовного наставника писал историю своей жизни.

Итак, эти версии очень различались.

В то время как фальшивая биография утверждала, что Кларет пользовался тем, что из Эскориала ему присылали дрова, вино, сыры, молоко, дичь и рыбу, якобы для его «роскошного стола», Кларет писал о своей бедной келье в больнице Монтсеррат, где он проживал на самом деле:

— «Каждый день, зимой и летом, я встаю в три часа утра; я попросил разрешения у своего духовного наставника спать на досках, вместо кровати. Просыпаясь, я размышляю о моих грехах и любви Иисуса, который пережил бичевание ради любви к людям.

С чем мне приходится бороться, так это с желанием покушать. Моё тело, как дурной осёл: хочет есть, увидев накрытый стол. Поэтому я пощусь по средам, пятницам и субботам. Не ем рыбу и мясо, но я не возражаю, чтобы их подавали другим членам дома, и они это едят, но не я. То же самое и с вином… Я предпочитаю никогда не сердиться; я промолчу и попрошу Бога решить всё самому. Я вытерплю всё — бедность, унижения и оскорбления».

Одним из обвинений в адрес Монсеньора Кларета было то, что он купался в роскоши. А вот чего враги не хотели видеть, так это длинной очереди бедняков, пришедших получить еду от щедрот Архиепископа.

Как-то поздним вечером к дому Кларета подошёл бедный человек. Было уже поздно, а у него не было ни денег, ни хлеба. Бедному человеку нужно было ехать дальше Мадрида. В этот момент Архиепископ оправлялся по делам и увидел лицо человека, потерявшего всякую надежду.

— Брат, — сказал он ему, — ты не можешь идти ни с чем. Порывшись в карманах, он ничего не обнаружил. Тогда позвал своего секретаря.

— Сколько нам могут дать за это? — спросил он секретаря, показав ему крест архиепископа, который носил на груди.

Секретарь взял крест и цепь и через некоторое время вернулся с подписанной распиской и деньгами:

«Пятого июля 1866 года. Архиепископский крест монсеньора Кларета: 1 314 реалов и 29 мараведи, чтобы оплатить дорогу бедняку. Виктор Перес, ювелир».

ХХ

По дорогам Италии уже скакали всадники войны. После изгнания в Гаэте Пий IX вернулся в Рим и превратился в самое большое препятствие для объединения Италии. Вечный Город и его окрестности принадлежали папскому Государству. Это называлось временной властью, и главой этих территорий считался Пий IX, хотя на самом деле, всесильный Государственный Секретарь кардинал Антонелли правил всеми этими землями и самой Церковью.

Пий IX назначил его на этот пост в Гаэте, когда кардиналу только исполнилось сорок лет. И на этом посту он продержался 27 долгих и беспокойных лет. Умелый дипломат и человек мира, Антонелли был сильнейшей личностью. Народ называл его «красным папой». Его апартаменты были на этаж выше, чем помещения Понтифика в Ватикане, что тоже давало повод судить о его влиянии.

Ещё одним влиятельным человеком был духовный наставник Папы, иезуит Курчи, которого называли «чёрным папой».

И между красным и чёрным был белый Папа, руки которого были связаны, потому что он пытался быть любезным всем. Но, на самом деле, он никому не мог угодить, потому что слишком заботился о своём христианском имидже Понтифика.

Несомненно, именно Антонелли управлял всеми делами в Ватикане, будто бы именно он носил тиару.

Говорят, что после смерти Государственного Секретаря Пий IX произнёс такие слова:

— «Со мной рядом был государственный деятель, но я не был счастлив. Господь хочет, чтобы тот, кто займёт его место, по крайней мере, помогал мне молиться».

Главной проблемой было объединение итальянской республики под короной Виктора Мануэля II дель Пьямонте.

Папа многократно отказывался от совместной со сторонниками Пьямонте войны против Австрии — империи, занимавшей большую часть италийского полуострова.

С другой стороны, патриоты самого Рима мечтали, чтобы Рим стал столицей будущего королевства. Но Папа не хотел отступать, его личную безопасность защищали французские войска.

В 1865 году французское правительство Наполеона III написало указ, подтверждавший предательство Понтифика, когда сели за стол переговоров и соглашений со сторонниками Пьямонте.

Согласно подписанной в сентябре Конвенции, Франция обещала вывести свои войска из Рима при условии, что патриоты никогда не вторгнутся в Папское Государство, а другой город станет столицей государства.

Виктор Мануэль II выбрал Флоренцию, и французы официально оставили Папу и Рим незащищённым перед любыми нападениями.

В эти дни образовалось «Королевство Италии». И Папа отнёсся к этому событию как предательству и открытому вызову. В Мадриде понимали, что ситуация с Италией весьма проблематична. На королеву давили как либералы, так и радикалы, чтобы он признала Итальянскую Империю. Кларет не мог препятствовать этому, но заявил, что если такое произойдёт, то он и дня не пробудет в королевском дворце.

Изабелла давала заранее невыполнимое обещание.

— Я никогда не признаю Королевства Италии, — говорила он Архиепископу. — Это было бы предательство Папы и короля Неаполя. Уж лучше я расстанусь с короной, чем опозорю себя.

В девять часов вечера 14 июля 1865 года глава кабинета О’Доннелл прибыл во дворец, где вёл с Королевой двухчасовой разговор. А нас следующее при полном сборе членов кабинета он представил подписанное Изабеллой признание.

— Это всё будет только на словах, — так комментировали его объяснения. — Это коммерческая сделка. Да и войска восстанут, если не подписать признание.

Со слезами на глазах королева поставила свою печать.

В единый хор слились голоса всех епископов Испании. Газеты публиковали информацию об их возмущении, и всё это привело к народным волнениям.

Изабелла под впечатлением выступления епископов, пригласила Кларета и спросила его мнение о заявлении епископов.

— Я с ним согласен, — сказал Кларет. — Если бы я был на их месте, и у меня была епархия, я поступил бы также.

Королева показала ему газету, где было написано, что монсеньор Кларет не подписал документ епископов.

«Монсеньор Кларет выступает на стороне итальянцев», гласили заголовки. «Кларет не согласен с другими епископами».

— Мои собратья епископы пишут так, потому что они далеко, и говорят от имени своей паствы. Мне не нужно писать, потому что я здесь и говорю с Вашим Величеством лицом к лицу. Да и Церковь доверила мне только одну овечку, которую сейчас может утащить волк.

— Бог нас освободит! — печально воскликнула Королева.

Едва вернувшись из дворца, Кларет написал безапелляционное заявление:

— «В некоторых газетах я прочитал, что архиепископ Траянополиса поддерживает не других испанских епископов, а Италию.

Поскольку подобное толкование может привести к разногласию с моими собратьями по епископату, я заявляю их полную поддержку. И если бы я был на их месте, то также выступил бы с протестом».

Это опровержение он отослал во все испанские газеты.

Затем он простился с Королевой и отправился в Барселону, решив никогда больше не возвращаться ко Двору.

Из Барселоны он морем отправился в Рим попросил об аудиенции Папы Пия IX. Понтифик принял его почти сразу.

— Я только что получил письмо от Королевы с просьбой, чтобы вы продолжали быть её духовным наставником, — сказал Папа, ласково обняв Кларета.

Кларет опустил голову.

— Ваше Святейшество, — сказал он. — Ради любви и уважения к Главе Церкви мне пришлось пойти на эту жертву.

Пий IX с благодарностью посмотрел на него. Перед ним стоял этот бесстрашный архиепископ миссионер, о котором столько раз отзывались как о святом. Небольшого роста, с обезображенным лицом, он был готов к любым жертвам ради дела Церкви.

Ему было почти шестьдесят, а он очень постарел из-за трудов и аскетической жизни.

Папа тоже был старым и усталым. Слёзы затмили его глаза, и он принял поддержку Кларета.

— Монсеньор Кларет! — воскликнул он. — Дорогой брат! Бог не забудет наши старания. Если бы все пастыри были такими же, как вы!..

Возвращение Кларета в Мадрид было принято с проявлением благодарности со стороны Королевы и всех тех, кто противостоял антимонархической революции. Но переворот уже был не за горами, и Архиепископ не мог обманываться в своих надеждах.

Но его возвращение было воспринято с криками его врагами. Очередная порция лжи и клеветы пополнила список наговоров в адрес Архиепископа. Кларет собственными глазами мог прочитать об этом в любой газете:

— Архиепископ Траянополиса получил в Риме Папские Буллы, прощающие Изабелле де Бурбон любые грехи.

Эта клевета продолжала распространяться, обрастая подробностями. Говорили, что эта булла, испрошенная Кларетом, стоила короне миллион песо наличными. Деньги были переданы Архиепископом «звонкой монетой», раз за разом. Булла прощала Королеве любой грех, и стоила не один, а двенадцать миллионов…

Подобно туче, чернеющей на горизонте, готовой затмить лучи и свет, в Испании набирала силу революция. У неё была одна цель: покончить с монархией. Королева, Король, дети, министры-монархисты и монсеньор Кларет были излюбленными мишенями.

Двадцать второго июня 1866 года произошло восстание в казарме Сан Хиль. На площади Антона Марти, напротив дома архиепископа, заговорщики с нетерпением ожидали, когда лишится головы Кларет.

На Фуэнкаррале, улице Десенганьо и улице ла Луна воздвигались баррикады. Когда раздастся крик «В атаку!», солдаты-повстанцы бросятся на королевский дворец.

Кларет наблюдал за этими приготовлениями из комнаты больницы Монтсеррат, он был готов к смерти. Поднялся по ступенькам в заалтарную капеллу в часовне, и принялся молиться, в ожидании событий.

В пять часов вечера толпа на улицах начала выкрикивать лозунги в честь правительства. Революционеры-повстанцы планировали оставаться на Канарских островах, ожидая наиболее подходящего момента.

В 1867 году умер генерал О’Доннелл. А в 1868 году — генерал Нарваес, «Шпага Лохи», старая консервативная опора, на которой держалась монархия.

Повстанческие войска стремились покончить с монархией и отдать королей под суд. Некоторые, верные Королеве люди, пытались как-то управлять ситуацией. Новый глава министров Гонсало Браво был готов расстрелять без промедления четырнадцать генералов-повстанцев. Но ему не позволила совершить этого сама Королева.

— Я не хочу царствовать на крови, — сказала Изабелла. — Всё наладится.

— Здесь ничего нельзя исправить, если не принять жёсткие меры, — воскликнул министр.

Но Изабелла не послушалась. Она готовилась к поездке в Лейкетио, чтобы провести там летний отдых, принимая термальные ванны. Перед её отъездом в Лейкетио, в начале сентября 1868 года прибыл Архиепископ.

— Революция в разгаре и Вашему Величеству лучше быть в Мадриде, — сказал он сурово.

— Монсеньор, не будьте наивным. Они уже получили свой урок. Мне нужно несколько дней, чтобы принять эти чудесные ванны.

— Забудьте о ваннах, — воскликнул Кларет. — Управление страной важнее всего.

— Я управляю страной отсюда.

— Если бы Ваше Величество была куклой, то я положил бы вас в карман и бросился в Мадрид, чтобы спасти Испанию от революции! — произнёс Кларет, взволнованный уверенностью Королевы.

Изабелла засмеялась. Но её смех превратился в гримасу, когда через неделю ей сообщили, что в бухте Кадиса стоит эскадра, ожидающая прибытия ссыльных генералов и ссыльных с Канарских островов. Их возглавлял генерал Прим, вождь и душа революции.

Одним из его помощников был генерал Франсиско Серрано, любовь королевы-подростка. С тех пор прошло уже двадцать три года. Прежний «симпатичный генерал» теперь стал лысым. Его украшали большие прусские усы. В Алколеа он разгромил королевские войска. И, двадцать одним пушечным ударом, произведёнными в Кадисе, объявил о свержении с трона Изабеллы II.

Королевская семья села на поезд, чтобы отправиться в изгнание. Им удалось пересечь французскую границу, не будучи пойманными.

— Я думала, что больше нужна этой земле, — говорила Изабелла, проезжая по тем местам, где всего лишь несколько лет назад улицы были полны цветами и приветствиями в ей адрес. А теперь эти посёлки опустели. Изабелла старалась храбриться. Но, когда они пересекли границу, бросив взгляд на последние камни Испании, она принялась плакать.

— Я не могу вынести всего этого! — рыдала она всей душой.

С ней рядом сидел монсеньор Кларет, сочувствуя ей, но не имея возможностей утешить её.

Во Франции Изабелла подписала отречение в пользу своего сына Алфонсо XII, который стал королём, не имея королевства. Монсеньор Кларет, наконец, порвал со Двором. Он ощущал спокойствие, планируя поездку в Ватикан, где Папа Пий IX готовил Первый Ватиканский Собор.

Перед отъездом он обратился с письмом к Генералу миссионеров отцу Шифре, который тоже был вынужден покинуть Испанию из-за революции:

— «Я доволен, бодр и даже весел. Бог настолько мудр, что все беды оборачиваются добром; я смогу столько сделать для Конгрегации! Святой Лука говорит нам о круговороте сеятеля: труженик засеивает своё поле, и прекрасная пшеница растёт так, что превращается в прекрасный ковёр. Но наступают холода, дуют северные ветры, а град сбивает листья; и, вдобавок к этому, падает снег, закрывая поле. Глупый труженик пугается, но настоящий труженик верит в то, что снег растает и появится солнце. Он понимает, что все эти ненастья были нужны для того, чтобы корни пшеницы укрепились, и появилось больше ростков».

Но пока Архиепископ был в изгнании. Ему вслед звонили колокола скандалов. Революция победила, и не только сбросила корону, но и облила грязью славу Архиепископа, называя его одним из заклятых врагов.

Газеты приносили во Францию ветер скандалов и обвинений.

Архиепископ Кларет попал к масонам! Он воевал на стороне карлистов! Это он правил Испанией, заменив глупую королеву!

Но главным ударом, ухнувшим и во Франции, стало обвинение Архиепископа в воровстве. По словам революционеров, в Эскориале пропали несколько драгоценностей, которые Кларет увёз во Францию. Особенно много говорили о двух дарохранительницах, которые не могли нигде найти.

Вице-президент Эскориала, назначенный Кларетом, отец Дионисио Гонсалес, был заперт в одной из комнат монастыря на семь замков. Каждый час к нему заходили повстанцы, угрожая мушкетом, требуя указать место хранения сокровищ.

Отцу Дионисио удалось послать записку своему брату Илдефонсо — богатырю, способному одним ударом уложить целую толпу ослов, изложив ему ситуацию. Илдефонсо пришёл в Эскориал под видом посетителя и спрятался в исповедальне до утра. В этот час, сломав задвижки, он пробрался к брату с целью передачи сокровищ, хранившихся в тайнике. Эти сокровища не видел ни один музеев мира, ни Кларет. Отец Дионисио Гонсалес хотел передать их под расписку кому-нибудь из представителей правительства, а не тому сброду, что собрался в Эскориале.

Братья разговаривали в комнате, превращённой в темницу. В этот момент т трижды щёлкнул замок, и на пороге появился милицейский с пистолетом в руке, добиваясь информации о сокровищах. Ильдефонсо удалось спрятаться за тяжёлой занавеской, оттуда он слушал угрозы в адрес отца Дионисио.

— Скажи мне, где спрятаны сокровища, а то я повешу тебя, — кричал тюремщик. Мы здесь вдвоём, и никто не узнает, что я сделаю с тобой, монах-ворюга. Если не скажешь сейчас, то я достану пистолет и…

Больше он не успел ничего сказать. Из-за занавески выскочил кто-то, огромный как стена, и набросился на него подобно буйволу.

Благодаря просьбам отца Дионисио не усложнять собственное положение, Илдефонсо оставил милицейского в покое, а тот, едва увидел, от какой участи его пронесло, улетел прочь как ветер.

Илдефонсо снова до утра прятался в исповедальне. Как только открылись ворота монастыря, он тайно вышел в толпе туристов, а отец Дионисио продолжал отвечать на вопросы революционеров, что не видел ничего странного.

Тем временем газеты продолжали кидать камни и обливать грязью славу Архиепископа.

— «Представьте себе, — писала одна репортёрша, — Антонио Кларет, удалившись по пыльной дорожке, прихватил с собой по рассеянности три дарохранительницы, принадлежащие Эскориалу, которые стоят больше семи миллионов. В такой ситуации мы бы любого назвали вором. И это преступление указано в нашем уголовном кодексе. Но, отец Кларет совсем другой; мы должны называть это «евангельским рвением» к духовным делам. Мы, забыв о цензуре, восславим его. Отец Кларет поступил очень хорошо, увезя эти сокровища, он, безусловно, вернёт их такими же прекрасными и искрящимися, и мы с радостью полюбуемся ими.

Неужели кто-то мог подумать, что подозревает доброго отца Кларета в краже этих вещей? Как можно подумать такое об Архиепископе, Князе Церкви, служителе Господа?

Честно говоря, видя, как разворачиваются дела, нам хочется вернуть их самим. Мы не такие скрупулёзные, как этот торговец алпаргатами, но какая-то девица 16-20 лет доставила пол дюжины потиров в адрес семьи получателя».

И пресса, как грязную поговорку, использовала такую присказку «Убегал 1868 год, подобно дарохранительницам, бежавшим с Кларетом…»

Между тем, во Франции, Архиепископ и думать не мог о каких-то драгоценностях, которые он и в глаза не видел. Благодаря переписке с испанскими друзьями он узнал, что ценные дарохранительницы хранились в тайнике музея вместе с другими историческими сокровищами. Поэтому их и не обнаружили революционеры.

Он предпринял все меры, чтобы прояснить ситуацию. И, наконец, сокровища были переданы правительству, как часть сокровищ Эскориала.

— «В этот день, — писал отец Дионисио Гонсалес в официальном Акте, — передаются сокровища, хранившиеся там же, где и всегда. И, следует заявить, что отец Кларет должен быть полностью освобождён от любой ответственности за эти предметы. Поскольку он слишком далеко, чтобы иметь отношение к ценностям монастыря. Равно как он никогда не получал никакой помощи или подношений в течение тех девяти лет, что занимал пост Президента Эскориала».

Меня не пугают ни преследования, ни клевета, — писал Кларет в одном из писем в те дни. — Те же, кто нас преследует, те нас возносят. Потому, что общество напоминает фиговое дерево, увешанное фигами. Но прилетают дрозды и начинают клевать фиги. И какие фиги они клюют? Спелые, зелёные или гнилые? Они клюют спелые фиги. И если кто-то видит, что фигу клевали дрозды, это значит, что это спелый и вкусный фрукт. То же самое происходит и с обществом. Те, кто умеет думать, говорят: имярек подвергается преследованиям и клевете — добрый знак. Значит в нём — что—то от Иисуса Христа».

В Париже он занимался основанием разных сообществ: Ассоциация Святого Семейства, целью которой была помощь политикам в изгнании, экспатриантам, мигрантам и преследуемым. А затем он отправился в Рим, чтобы быть рядом с Папой.

XXI

Тем временем Рим трясло. С семи холмов спускался тяжёлый воздух, проникающий в переулки, заставляя потеть кардиналов и солдат в дворцах и казармах. Жёлто-голубой флаг тяжело хлопал над их собственными флагами на вершине крепости Сант Анджело, а Пий IX мог видеть его из своего кабинета в Ватикане. По площади Святого Петра ходили туристы и гвардейцы с алебардами и разноцветными плюмажами.

Кларет прибыл в Рим и направился в монастырь мерседариев при церкви Святого Андрея. Там ему обещал дать приют Генерал Ордена Мерседариев, монах Лоренцо Рейг. Многие епископы прибывали в Рим на созываемый Папой Собор.

Но не только Собор занимал мысли. Объединение Италии набирало силу. И Рим был занят патриотами, мечтавшими восстановить его прежнюю славу.

В течение 1400 лет римляне были иностранцами на своей собственной земле. Папское государство уже не было для них тёплым материнским объятьем. Римляне выросли и теперь криками и угрозами требовали своего. Они созрели, чтобы избавиться от Папы и от власти Австрии и Франции.

После падения Римской империи в 476 году, прежняя столица была захвачена другими людьми. Римляне оказались в протекторате, под опекой и эксплуатацией иностранцев. Короли остготские, ломбардийские, салические, германские, испанские, французские и австрийские были хозяевами и господами, связанными с Папским государством.

А теперь римляне хотели объединиться со всей Италией. А с Пьямонте могли с удовольствием наблюдать за приближением войск Виктора Мануэля II. Король, по логике, замыкал строй, но впереди виднелась шевелюра и борода Гарибальди, одетого в потрёпанный костюм, блестя кокардой с жёлтым, голубым и красным цветами патриотов.

— Собор! — вздыхал Папа Пий IX. — Этот Собор обратит в духовное оружие и моральную силу всех вооружённых повстанцев!

Папа призвал епископов со всего мира, чтобы те собрались в Риме. Темой дискуссии было догматическое определение о непогрешимости Папы. И среди как теологов, так пастырей Церкви появились две группы противников.

Восьмого декабря 1869 года колокола Собора Святого Петра и артиллерийские раскаты из крепости Сант Анджело разорвали тишину, объявив о начале Первого Ватиканского Собора.

Кларет многого ждал от этой ассамблеи. Он прибыл в Рим и работал над подготовкой заседаний, совмещая эту работу с апостольскими обязанностями проповедника.

Вскоре после прибытия к нему явился священник, прибывший из дальних стран: отец Хосе Сантьяго де ла Пенья был хорошим настоятелем, немного болезненный и с тяжёлым характером, но большую часть своей жизни он посвятил пастырской работе в Чили.

Отец Сантьяго встретился с архиепископом Кларетом в монастыре Сантанджело.

— Мне нужны ваши миссионеры, — сказал он. — Южной Америке необходима евангелизация и, я полагаю, миссионеры Сыны Сердца Марии предназначены для этого.

Сердце Кларета наполнилось удовольствием.

— Америка! — подумал он. Он также отдал часть жизни евангелизации нового континента. А теперь он стар и болен, но также готов отправиться в путь, следуя словам Святого Павла «Скоро прибуду!»

— У меня в Чили есть часовня и скромный дом, где могли бы жить миссионеры.

Кларет думал о Чили. Во время подготовительных работ он познакомился с несколькими чилийскими епископами, приехавшими на Собор. Во время собраний он встречал и архиепископа Сантьяго-де-Чили, монсеньора Рафаэля Валентина Валдивьесо и епископа Ла Серена, монсеньора Хосе Мануэля Оррего — энергичного пастыря и блестящего мыслителя, который смотрел из под густых бровей взглядом имперского орла. Монсеньор Оррего был одним из тех участников Собора, кто блестяще разбирался в теологии, выступая на чистейшем и прекраснейшем латинском языке.

Чили! — произнёс Кларет. — Мне известно, что это одна из самых развитых республик Южной Америки. Мне бы очень хотелось, чтобы миссионеры отправились туда. Но я не вправе принимать такое решение. Вам нужно поговорить с отцом Хосе Шифре, который является Генералом Конгрегации.

И отец Хосе Сантьяго де ла Пенья отправился в сторону Франции.

Восьмого декабря открылся Собор. Папа торжественно прошествовал между пурпурными рядами и креслами 764 отцов, которые прибыли на Собор со всего мира, а затем обосновался возле алтаря и могильной плиты великого Рыбака.

Впервые в Церкви Собор был географически вселенским: 541 европеец, из них 276 итальянских священников, 113 американцев, 83 азиата, 14 африканцев и 13 австралийцев.

Среди архиепископов виднелась и белая митра Кларета, сидевшего сразу за рядами кардиналов.

Не хватало пастырей великой Ортодоксальной Церкви, которые не прибыли, несмотря на приглашение, а также пастырей Англиканской Церкви, которые хотели приехать, но не получили разрешения.

С первого момента тема провозглашения непогрешимости Понтифика стала предметом дискуссии.

Республиканские и радикальные газеты пытались раздуть огонь, а по коридорам Ватикана стали гулять слухи: некоторые из них правдивые, другие неточные, а большинство — лживые.

— Пий IX дарует 15 кардинальских шляп тем, кто поддержит предложение Папы! — произносили, манерничая, эти навозные жуки, которые обожают придумывать и собирать сплетни.

Интриги были направлены, прежде всего, в адрес французских, австрийских и немецких епископов, которые меньше всего были склонны критиковать по основным положениям непогрешимости понтифика.

— Пятнадцать кардинальских шляп! — кричали в лицо архиепископу Парижа, монсеньору Дарбою, как будто наступая на него.

— Зачем мне шляпа, если я не простужен? — ответил архиепископ.

На возвышении для ораторов впустили человека, известного своими заслугами и идеями. В зале Собора начался блестящий теологический вечер.

Сидя на своём месте, Пий IX мог слышать гул дискуссий. Папа устал. Ему было 67 лет, он перенёс много сражений и разочарований. А теперь, после почти 25 лет понтификата, он не мог распознать знак Бога среди суматохи знаков времени. Ему вручили пастырский посох, чтобы он направлял, исправлял и управлял Церковью. А сейчас он чувствовал, что его долг выполнен. Но он видел трудности, создаваемые врагами. К этому добавлялась и боль о того, что его собственные собратья допрашивали его о том, как он заботился о пастве.

До Папы доходили новости, правда, искажённые, о речах, произносимых в зале заседаний.

Кардинал Раушер из Вены, князь кардинал Шварценберг из Праги и немецкий епископ барон Фон Кеттелер разговаривали так, что обстановка в зале Собора могла, временами, превратиться в кутерьму.

Двадцать второго марта епископ Штроссмайер из Хорватии поднялся на возвышение и высказался против обвинения, сформулированного в папском предложении: там говорилось о протестантах, как причине всех невзгод. Штроссмайер сказал, что это неправда и несерьёзно.

Кардинал Де Анджелис, председатель собрания, взволнованно зазвенел колокольчиком.

— Это не место для восхваления протестантов! — закричал он нервно.

— Я говорю о заблуждениях в вере! — продолжил Штроссмайер.

— Прочь! Прочь, еретик! — прокричали 300 отцов, участвовавших в заседании.

Через некоторое время заговорил кардинал Гвиди, архиепископ Болоньи. Группе из 150 епископов, образовавших оппозицию, удалось привлечь на свою сторону этого старого монаха-доминиканца.

До четырнадцатого века Церковь не знала доктрины о Непогрешимости Папы, — произнёс он на хорошей латыни.

Сначала со скамеек раздавалось бормотание, а потом целый взрыв возмущения со стороны защитников этой идеи. Немного позже на встрече с Папой, Пий IX посмотрел в глаза Гвиди:

— Вы хотите стать моим врагом, — сказал ему Понтифик. Вы поддержали еретические доктрины ради того, чтобы угодить либералам, революционерам и правительству Флоренции.

Архиепископ слушал всю дискуссию со своей скамейки в ряду архиепископов. Он твёрдо поддерживал позицию Папы и возмущением слушал, как рядятся некоторые из его собратьев. По вечерам испанские епископы собирались, чтобы подготовить свои выступления. Кларет наблюдал за ними, как своими сыновьями. Ему они были обязаны епископскими престолами. И он гордился ими и радовался им: он сделал правильный выбор. Ни одно имя испанского епископа не фигурировало в списке «оппозиционеров».

— Эти испанцы как имперская гвардия для папы, — сказал архиепископ Англии.

В средине мая Кларет выслушал самые язвительные выступления против предложения. Дебаты были в зените. Он также записался на выступление.

Когда архиепископ Траянополиса медленно поднимался к возвышению ораторов, ассамблея замерла в почтении. Они видели, как он преждевременно постарел, трудясь ради Евангелия, как каждый день он ходил из монастыря мерседариев до зала заседаний. Между епископами ходили разговоры о его бедной жизни и преследованиях, которые он вынес ради дела истины. Многие видели, как он в свободное время посещал больных, проповедовал в приходских церквях и долгие часы проводил в Колехио Пио Латино Американо, чтобы воодушевлять семинаристов из Америки.

Этим утром он едва мог двигаться. За несколько недель до этого он перенёс начало апоплексического удара, после того, как выслушал одного из епископов, выступавших против непогрешимости.

Кларет вцепился в перила возвышения и заговорил в полный голос:

— «Ваши Преосвященства! Я слышал некоторые выступления, которые меня чрезвычайно огорчили. В моём сердце я принял решение выступить, вспоминая слова пророка Исайи «Стыд мне, если я промолчу!»

Я прочитал Священное Писание и разъяснения католических теологов и считаю, что Традиция никогда не прерывалась в Святой Церкви. Я глубоко размышлял над словами святых Отцов, решениями предыдущих Соборов и мнением многих теологов. Поэтому, я заявляю публично, что Верховный Понтифик непогрешим в том смысле, и в том значении, как его понимает наша Святая Церковь.

В это я верю и всем сердцем хочу, чтобы эта вера стала и верой всех.

Собратья, не бойтесь этих людей, которые не имеют иной опоры, как мудрость этого мира, эта мудрость не от Бога, эта мудрость, которая делают Сатану в ангела света.

Ваши Преосвященства! Это догматическое заявление о непогрешимости Папы станет оружием, которым Господь наш Иисус очистит своё гумно, и соберёт зерно в амбаре, и сожжёт солому огнём вечных мук.

Я готов отдать свою кровь и пожертвовать своей жизнью ради защиты этой истины!

Я бы продолжил свою жертву. На моём теле есть шрамы Христа. Я бы хотел закончить своё служение, защищая эту истину: я считаю, что Папа непогрешим согласно доктрине».

Архиепископ замолчал. Со скамеек епископов на него взирали удивлённые глаза, а затем долгие аплодисменты сопровождали его до тех пор, пока он шёл к своему месту.

Среди высокой колоннады раздавался отважный глас служителя Евангелия.

— Святой Игнатий Антиохийский! — воскликнул архиепископ Маннинг, наклонившись к соседу по скамейке. — Он говорит как великий Игнатий-мученик!

В эти дни Кларет получил письмо от Генерала Конгрегации. Отец Шифре сообщал, что первые миссионеры уже отправились к берегам Чили.

— Да, — подумал Кларет. — Если бы я не был таким больным, то и я полетел бы туда!

Жара снова царила над Римом, и архиепископ Траянополиса ощущал её сердцем и душой. Ноги налились свинцовой тяжестью, а сердце билось учащённо.

Однажды он сел за свой рабочий стол и написал:

«Я очень хочу умереть; мне кажется, что я уже исполнил свою миссию. Я проповедовал Евангелие у себя на родине, в Америке, в Риме и Париже. В Париже, как в столице мира, а в Риме, как в столице христианства. Я делал это словом и буквой. Я соблюдал святую бедность и, благодаря Богу, теперь могу сказать, что у меня ничего нет. Я отдаю себя в руки Господа».

Шестнадцатого июля 1870 года пушки итальянцев были нацелены на Рим, в то время как Собор начал голосование догмы о непогрешимости Папы и его вселенском епископате.

Битва была тяжёлой. Защитники доктрины и её оппоненты вооружились теми же средствами — Священным Писанием и Традицией Церкви.

Кардинал Раушер, епископ барон Фон Кеттелер и кардинал Гвиди предприняли последнюю попытку. Закрывшись в кабинете епископа, они поучали Папу, чтобы тот «не топил Церковь».

Семнадцатого июля почти 100 епископов-оппозиционеров уехали из Рима в свои родные страны, чтобы избавить Папу от неудовольствия услышать об отрицательных результатах финального голосования.

Восемнадцатого июля последняя сессия Собора с амвона собора Святого Петра зачитала формулировку предложения.

533 голоса «за» и два голоса «против»; североамериканский епископ Фитцджеральд де Литл Рок и епископ Неаполя Риккио ди Каджаззо были единственными, кто не уступил. Между кардиналами, которые заявили свое решение, сказав «placet», был и Гвиди, архиепископ Болоньи, одна из шпаг «оппозиции».

Пий IX посмотрел на него с сожалением.

— Pover uomo! — пробормотал он.

Через несколько месяцев в Рим прибыли «placet» тех епископов, которые уехали до голосования. Последним из них был епископ Штроссмайер из Хорватии.

XXII

Перед Конгрегацией миссионеров Сынов Сердца Марии открывались новые горизонты. После изгнания из Испании вследствие революции 1868 года у них появился первый мученик: отцу Франсиско Крусатсу перерезали горло революционные орды. Но его кровь, как это всегда было в истории Церкви и народов, дала новые ростки.

Франция приняла его в изгнании. Оттуда Конгрегации открывался весь мир: Алжир в Африке и Чили в Америке стали аванпостами. Оттуда должны были выйти легионы миссионеров.

Отец Шифре направлял Конгрегацию жёсткой рукой. Высокий, худой, прямой как мачта, нервный и старательный, он придал Конгрегации удивительный темп.

Шифре, старый и убеждённый карлист, пел от радости, узнав, что Основатель оставил королевский двор Изабеллы II. Но теперь он увидел Кларета больным и уставшим. Жара Рима и ситуация в Ватикане после догматической декларации значительно ухудшили его здоровье.

Итальянские войска приближались к Риму, и Папа в глазах всего мира выглядел жертвой ситуации.

У Кларета не оставалось никаких иллюзий.

Скажите Папе, что всё бесполезно. Революционеры войдут в Рим, а Пию IX придётся многое вытерпеть, — сказал Кларет одному из архиепископов, собравшихся на Соборе.

Кларет не имел иллюзий и в отношении своего будущего. Однажды, во время последних заседаний Собора, он наклонился к соседу по скамейке, архиепископу Валенсии монсеньору Марьяно Баррио:

— Дорогой монсеньор, — сказал он. — Собор скоро закончится, и мы уже не увидимся. Мой конец уже близок.

— Не говорите глупостей, монсеньор!

— Да, это так. Я иду дорогой смерти. Уже скоро. Поэтому прошу вас об одном одолжении. Когда я умру, вас известят. Я хочу, чтобы вы сообщили остальным собратьям епископам Испании, чтобы они молились обо мне.

— А если я умру первым? — спросил его архиепископ Валенсии.

— Нет, я умру первым, а вы сообщите о моей смерти, первым из всех. Сделайте одолжение!

Когда во Франции отец Шифре узнал, что Основатель болен, и что падение Рима — вопрос нескольких недель, он поторопился пригласить архиепископа в общину миссионеров в Прадесе.

Кларет с удовольствием принял это приглашение. Но едва он ступил ногой на землю Франции, против него поднялась новая волна клеветы и преследования.

Послом Испании был дон Олосага, прежний министр-опекун Изабеллы, примкнувший теперь к революционерам и готовый к любым действиям.

Окружённый своими миссионерами в Прадесе, недалеко от испанской границы, Архиепископ делил скромное существование своих повзрослевших сыновей. Как они ему нравились! Новости, приходившие из Чили и Алжира были обнадёживающими. Теперь и другие республики открывали миссионерам свои объятья. Евангелизаторы должны были наполнить мир!

Но ситуация в Прадесе не была спокойной. Газеты натравливали французское правительство на арест Кларета и его высылку в Испанию, где бы его судили и приговорили. Полиция получила приказ на арест Кларета.

Кларет испил полную чашу горечи.

— Я не хочу, чтобы вы из-за меня страдали, — сказал он миссионерам. Шифре пришлось отвернуться, чтобы они не увидели на его лице выражения бессилия перед несправедливостью. Что он такого сделал, чтобы на него ополчилась вся полиция Франции и все «олосаги» всего мира?! Но Кларет не успокаивался.

— Мы на чужой земле, — говорил архиепископ. — Я в изгнании. Очевидно, мне многое придётся вытерпеть. Моё имя переходит из уст в уста, я фигурирую рисунках, карикатурах и гнусных куплетах. Меня рисовали даже на спичечных коробках, обвинив в краже всех сокровищ Испании. А сегодня я как нелепое существо… как какой-то беглец, скрывающийся от правосудия. И вы тоже не в силах помочь мне. Не будем вредить друг другу.

— Но, отец!.. — спорили миссионеры.

— Я решил уехать. Вернусь в Рим.

У него не было времени. Третьего августа 1870 года миссионеры узнали, что полиция уже стояла на пороге Прадеса с приказом арестовать Архиепископа.

Отец Шифре не стал ждать. Он поехал с больным Кларетом в направлении гор Нарбоны, в маленькую долину Фронфруа.

— Куда мы едем? — спросил Кларет.

— В монастырь к цистерианцам, — ответил Шифре.

— В монастырь! Хосе, я рассказывал тебе, что в юношеские годы хотел стать монахом? Соберите мне котомку с Библией и немного белья. Я хочу пойти как в прежние миссионерские годы туда, в Каталонию.

В это самое время в семинарии Прадеса появилась полиция.

— Выдайте нам Архиепископа!

— Его здесь нет! Он уехал в неизвестном направлении.

Полицейские оставили охранника, чтобы арестовать Кларета.

Между тем монахи-цистерианцы из Фронфруа оказали Кларету всяческую заботу. В тишине монастыря архиепископ почувствовал себя немного лучше и принялся писать и молиться. По вечерам он выходил в садик и смотрел в сторону Пиренеев. Там, вдали была его родина, ради которой он трудился без отдыха. А теперь он платила ему горькой монетой. И Кларет размышлял о том, что невозможно, чтобы к ученику относились лучше, чем к Учителю.

Я прощаю их! — говорил он. — Я прощаю их всех душой!

Без сомнения Кларет не знал о последних выходках своих врагов. Газеты, которые не приходили в монастырь, требовали выдать его, будто бы он был зверем.

— Он прячется в Прадесе! — Вопили газетчики. — Тот, кто выдаст его народу, сослужит службу человечеству.

А за всей этой кампанией, подобно охотничьему псу, стоял посол Олосага.

В начале октября Кларет пережил ещё один апоплексический удар. Шифре и миссионеры из Прадеса были вызваны в монастырь срочным сообщением. Отец Амадео, монах-медик, вызвал других врачей из Нарбоны. Архиепископ стоял уже на пороге смерти. Его язык почти не двигался, но он молился на смертном одре.

— Я иду на встречу с Господом, — пробормотал он. — Хочу принять соборование.

Монахи стояли коленопреклонённые вокруг его кровати. Там же были и миссионеры, прибывшие из Прадеса. Дон Шифре, одетый в пелерину священника и фиолетовую столу, срывающимся голосом читал молитвы по романскому ритуалу. Он был похож на старый шатающийся дуб, но в час печали ему удалось собрать силы. Его худая рука сотворила большой крест, после того, как перекрестила лоб и руки Кларета.

В Нарбоне республиканцы узнали о прибежище Архиепископа. В тот же день газеты с ликованьем писали о его обнаружении:

— Кларет в Фронфруа!

Враги собирались в возбуждённые толпы.

— Кларет плетёт заговоры! Он собирает тысячи орудий, чтобы защищать карлистов! Пойдём туда!

И пикеты полицейских и революционеров отправились по горной дороге.

Было восемь часов и сорок пять минут утра, 24 октября, когда Антонио Мария Кларет оставил этот мир, и ушёл, чтобы быть коронованным жизнью.

Резкие удары разбудили тишину долины Фронфруа. И вооружённая толпа появилась перед монастырём.

— Мы пришли арестовать Архиепископа! — кричали они.

— Мы обыщем монастырь!

— Где оружие, собранное Кларетом? Где этот архиепископ?

Монах-привратник посмотрел на них в недоумении. Затем указал вверх, в голубое утреннее небо, где светило ясное осеннее солнце.

— Он там, — сказал монах. — Послушайте, колокола звонят об умершем. Монсеньор Кларет скончался.

КОНЕЦ

Я ЛЮБИЛ СПРАВЕДЛИВОСТЬ И НЕНАВИДЕЛ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ. ПОЭТОМУ УМИРАЮ В ИЗГНАНИИ».

Эти слова написаны на надгробном камне Архиепископа Кларета в монастыре Фронфруа.